Елена Крепкогорская. Жора и его Муза
В этом году Георгию Юматову исполнилось бы девяносто. Супруга народного артиста Муза Крепкогорская была сестрой моего папы, я помню эту пару с детства. И когда читаю где-нибудь, будто Муза всю жизнь посвятила мужу, внутри все восстает: отчего люди так бессовестно врут? Не знаете правды — лучше молчите.
Мой папа Валерий Викторович — дипломат, несколько лет работал специальным помощником генерального секретаря ООН Курта Вальдхайма. Когда я была совсем маленькой, мы жили в Женеве, но каждое лето родители отправляли меня в Москву. Как говорила мама Надежда Викторовна, «на побывку» — чтобы не забывала русский язык. Я переходила на попечение бабушки Лидии Ивановны, которая жила вместе с дочерью Музой и ее мужем Жорой — так в семье звали Юматова. Мне он нравился: веселый, знает кучу анекдотов, часто рассказывает в лицах смешные истории.
Называл он меня Пупок, возможно потому, что была невысокой и пухлой. Любил со мной играть: сощуривался и говорил страшным басом «Пупок, сейчас забодаю или съем!» И складывал из пальцев козу. Или принимал залихватский вид и, прикрыв один глаз, изображал пирата: «А пойдем-ка с тобой штурмовать моря и океаны?» Это значило, что мы отправимся гулять. Сохранилось семейное видео конца пятидесятых — папа снимал на заграничную камеру: ВДНХ, лето, много зелени, Муза смеется, Жора улыбается и держит меня, четырехлетнюю, за руку. Еще ходили в цирк на Цветном бульваре, и после представления Юматов провел меня за кулисы, познакомил с Юрием Никулиным. Тот подарил свое фото, подписав: «Леночке на долгую память». Жора относился ко мне очень тепло. Возможно еще и потому, что своих детей у них с Музой не было.
— Юматов что-нибудь рассказывал вам о родителях, о войне, ведь он еще юношей служил на флоте?
— Об этом периоде мне известно, к сожалению, совсем мало. Жора не любил вспоминать. Со слов мамы знаю, что семья Юматовых была большой — но родные порвали с ним отношения, когда в 1941-м пятнадцатилетний Жора сбежал на фронт «бить фашистов». Служил юнгой. Когда катер разбомбили, чудом сумел добраться вплавь до берега. Я видела документальный фильм об артистах-фронтовиках: там сообщалось, что Георгий Александрович был дважды ранен.
Если бы знать, что меня станут расспрашивать о Жоре! Никогда не смотрела на него как на кумира, который будет кому-то интересен спустя годы. Оценила масштаб личности и таланта, только когда выросла. Не припомню даже, чтобы гордилась и хвасталась родственниками во дворе или в школе. Кроме того, у нашей семьи была своя жизнь — насыщенная, яркая и без экранных страстей. Полмира ведь объездили! Папа собирал фотографии знаменитостей — Брижит Бардо, Сергея Бондарчука с его личной подписью (Жора откуда-то привез и подарил). Но по большому счету мы существовали в далекой от киношных и театральных кругов среде и подробностями жизни советских актеров интересовались постольку-поскольку.
Да и Жора никогда не выглядел как звезда. Бравировать сыгранными ролями ему в голову не приходило, повышенного внимания не требовал. Вообще, хвалиться чем-либо — не в его характере. Одевался очень просто, в костюм, который был один на все случаи жизни, наряжался только на выход, например на премьеру нового фильма. Самого Жору наряды не интересовали, а Муза не желала лишний раз тратиться.
— Но о Юматове и Крепкогорской всегда писали как об идеальной паре, одной из самых крепких в советском кинематографе.
— Где-то прочла, будто Муза была необыкновенно хороша собой: натуральная блондинка с игривой улыбкой и ямочками на щеках. О вкусах не спорят, но мне она красавицей не казалась. К слову, от природы тетя — жгучая брюнетка, с юности осветляла волосы пергидролем.
Увы, идеальный брак Музы и Жоры — такой же миф. Никакой неземной любви я не замечала, вместе они были скорее по привычке. Ни тепла, ни уюта в доме не ощущалось, одно название, что семья. Жили в трехкомнатной кооперативной квартире у метро «Аэропорт» — ее, кстати, помогли купить мои родители — с двумя балконами и огромной, метров в двадцать, кухней. Но Жора ютился вместе с тещей в одной комнате, причем самой маленькой. Слева вдоль стены стояла его кровать, справа — бабушкина. Они не ссорились, оба были нетребовательны в быту. И все же Муза как хозяйка могла бы догадаться расселить мужа и мать по отдельным комнатам. Однако она почему-то об этом не думала. Иногда Муза, правда, допускала его в свою спальню, которая выглядела по-королевски: в центре — огромная белая кровать, шкаф, кресло и трюмо тоже белоснежные. На трюмо в шкатулке тетка хранила золотые броши и серьги. Украшений, купленных на Жорины гонорары, скопилось немало. Муза любила драгоценности, причем надевала их сразу помногу. Юматова часто приглашали на премьеры и вечера. Конечно, он шел с Музой. Когда я подросла, брали и меня. Запомнилась такая картина: заходим в Дом кино. С Жорой все здороваются, раскланиваются — его уважали. А Муза мужа оттирает и кокетливо выплывает вперед, разряженная как новогодняя елка. В детстве я на это не обращала внимания, а сейчас понимаю, насколько нелепо она выглядела.
Бывая у бабушки, всякий раз удивлялась, видя Юматова у плиты, — в нашей семье бытом занималась исключительно мама. Папа деньги зарабатывал. При этом мама тоже трудилась: в совершенстве знала французский и давала уроки. Словом, оба были при деле.
Жора тоже никогда не сидел сложа руки. В перерывах между съемками, помимо домашних хлопот, мастерил из металла. Напротив входной двери в их квартире на «Аэропорте» висела его работа: мужчина, преклонив одно колено, протягивает сидящей перед ним женщине цветок. В прихожей помню кованый фонарь на цепи с цветными стеклами — тоже Жорино изделие.
А Муза сутками лежала в кровати с книжкой. Или телевизор смотрела. Снималась она крайне мало, а домашние хлопоты ее не интересовали. Хозяйством занимались бабушка и Жора. Им в помощь Муза могла позвать и мамину младшую сестру Веру. Наивная семнадцатилетняя девушка была польщена тем, что ее приглашают в дом артистов, и вычищала квартиру от пола до потолка, с особым старанием вылизывая Музину спальню. Выглядело это не слишком правильно. Но мои родители не вмешивались: папе всегда было некогда, а маме — неловко приструнить зарвавшуюся родственницу. К тому же вроде Веру никто не заставлял, по собственной воле помогала!
При этом мама с папой тоже «работали» на Музу: возили из-за границы подарки. И попробуй не привези! Папа вспоминал, как из первой заграничной командировки, когда денег было всего ничего, привез единственную покупку — платье невесте, моей будущей маме. Бабушка, обычно спокойная и сдержанная, возмутилась, даже голос повысила: «Ты должен был привезти платье сестре! Она актриса! А Надя могла подождать другого раза!» Позже бабушка постоянно напоминала папе в письмах: «Не забывай про Музу — ей необходимо одеваться!» И родители ходили по магазинам, выбирая для взыскательной родственницы обновы. Иногда мама деликатно намекала: куда столько? Шкафы Музы ломились от заграничных вещей. Но папа разводил руками: не хотел ссориться с матерью. О характере Лидии Ивановны можно судить по одному эпизоду. Когда папа привел маму знакомиться с будущей свекровью и все сели пить чай, мама не вынула ложку из чашки. Бабушка ее отчитала: «Воспитанные люди так не делают!»
Муза запросто заявляла папе: «Валерик, я же еще кофточку хотела, как у Нади, забыл?» Или бежала жаловаться бабушке. Хотя Лидии Ивановне от дочери самой доставалось. Муза легко могла прихватить у нее подаренную блузку или шаль: «Тебе такое слишком, а мне пригодится!» Маме приходилось восстанавливать справедливость, сдержанно, но твердо: «Нет, Муза, это — Лидии Ивановне!» Жора в этом смысле был жене полной противоположностью. Помню, родители передают Юматову сверток с новым пуловером. Он смутился, чуть ли не покраснел: «Спасибо большое!»
Перед шестым классом родители отправили меня в Москву. Жила я с Верой в нашей квартире на Ленинградке, но часто ходила к бабушке. Наблюдала, что Муза за человек, не на Луне была и теплых чувств к ней не испытывала. Она ни разу не спросила, как у меня дела, как чувствуют себя родители. Ни-ког-да. Музу волновала только она сама. Думаю, во многом в этом виновата бабушка Лидия Ивановна.