Там, где нас нет
Папа дочитал сказку и сказал:
– Ну хватит на сегодня, пора спать.
Миша ответил:
– Ну! Нет! Давай еще немножко!
Папа сказал:
– Никаких «ну», уже поздно, тебе завтра в садик рано вставать. И что самое ужасное, мне тоже из-за этого рано вставать! – папа любил пошутить.
Он потянулся к выключателю, за окном во дворе раздался писк – так пищала сигнализация у машин. Папа подошел к окну посмотреть.
– Снег… Красиво, – сказал он.
– Можно мне посмотреть? – очень робким шепотом попросил Миша, предчувствуя новый кусочек свободы перед сном.
Папа не мог сказать «нет», зачем-то же он похвалил снег вслух. Любоваться снегом в одиночку было бы нечестно, это понятно. Он мог бы сказать: «Хорошо, но только сегодня, в виде исключения». И это было бы худшим ответом. Но папа хоть и участвовал в боевых действиях против Мишиных свобод на стороне взрослых, периодически забывал о своей воспитательной миссии. Вот и сейчас он, секунду подумав, сказал: «Ладно, только минутку», – сам подошел к кровати, вынул Мишу и понес к окну. Теперь можно будет каждый вечер после сказки проситься на подоконник посмотреть на улицу, возликовал Миша. Он знал, что вещь, разрешенная однажды просто так, легко становится правилом. Купили один раз мороженое по дороге из сада просто так – теперь покупаем каждый день. Разрешил папа как-то раз залезть на шкаф – теперь можно на этот случай ссылаться. И пусть только попробует кто-то запретить. А папа мне разрешил. А почему в прошлый раз было можно? Нет, ну скажи! Ладно, лезь…
Папа поставил Мишу голыми пятками на холодный подоконник. За окном сиял ночной проспект, пустой, искрящийся под свежевыпавшим снегом, уходящий вдаль, сказочный. Черные, как продолжение неба, дома склонялись над проспектом, словно великаны, грозя укрыть его своей чернотой и унести в царство льда и мрака, но проспект был не так прост. Он отрастил по краям фонари. Фонари заливали его спасительным желтым светом, каждый своим треугольным потоком. Проспект отрастил их с таким умыслом, чтобы свет каждого фонаря прикасался к соседнему, и дома, сколько ни пытались, не могли просунуть свой мрак между желтыми пирамидами. Битва мрака и света проходила в такой тишине и неподвижности, что Миша боялся даже вздохнуть. Он прислонился лбом к стеклу, приятно холодящему после жаркого уюта постели, мороз просунул свои тонкие язычки сквозь оконные щели и принялся лизать Мишины ноги. Проспекту повезло, что выпал снег, – он тоже светится и помогает отбивать темноту. Вдоль и вдаль, подумал Миша. Дома стояли вдоль, и фонари стояли вдоль, вдаль убегали следы от машин, припорошенные снегом, и самое главное и самое красивое, что все они сужались и сливались там, вдалеке в одну слезящуюся точку.
По проспекту ехала черная машина. Она толкала перед собой сноп света, оставляя на снегу тоненькие очень четкие следы. Пейзаж ожил гулким шуршанием, его несомненно производила эта маленькая смелая машинка. Совсем игрушечная отсюда, сверху, она спешила туда, в слезящуюся бесконечность – единственная подвижная и слышная героиня этой сказки. Мише показалось, что он разглядел силуэт водителя в окошке. И захотелось – ой, как захотелось! – быть этим водителем прямо сейчас. Не стоять в пижаме с Микки-Маусами на подоконнике шестилетним мальчиком, которому завтра идти в садик, а быть взрослым – да, это прежде всего быть взрослым человеком. Человеком, который может один ночью куда-то ехать на машине, вести ее самому. Быть человеком, у которого ночью есть дела, какие-то важные взрослые дела, – у Миши никогда не было ночью дел. Захотелось, чтобы где-то далеко ждали, волновались – когда же приедет Миша? И привезет что-то важное, какую-нибудь ценную вещь, или долгожданную