Неудачник, который победил: как Вертинский преодолел поэзию, эпоху и свою судьбу
21 марта 1889 года родился Александр Вертинский. Автор «Сноба» Алексей Черников побеседовал с поэтом Дмитрием Воденниковым о том, как Вертинский прожил несколько жизней и предвосхитил куртуазных маньеристов, какое новое измерение в романсе он открыл, может ли демонстративно артистичный человек быть глубоким поэтом, в каких случаях искусство плохо влияет на твою жизнь и какие компоненты идеального стихотворения есть в блатной песне.
Время от времени вы обращаетесь к Вертинскому — то в фильме о нем появитесь, то в колонках своих его упоминаете. Чем он интересен персонально вам?
В десять лет я обнаружил у родителей большую пластинку с его песнями. И когда я поставил эту пластинку, я вдруг услышал то, чего раньше никогда не слышал. В воздухе появился какой-то странный дядька, поющий высоким голосом, грассирующий, непривычный… Было ощущение, что мне поет, если не райская птица (а Вертинский на райскую не тянет), то какая-то необыкновенная прекрасная канарейка. Которая неожиданным образом знает русский. И эта неожиданность меня изумила. Я не помню, знал ли я тогда уже про Ахматову, Георгия Иванова, которых он пел, но сам он для меня появился как бы из ниоткуда. Это потом я уже что-то про него узнал. Но сперва — какой внезапный, непривычный, совсем не советский.
Вы как-то назвали Боттичелли, Льва Толстого и Аллу Пугачеву героями, попавшими в некий луч света. Именно момент попадания в этот световой луч и сделал из них героев, по вашим словам. А Вертинский для вас — герой? Или у вас есть какая-то другая «формула» Вертинского?
Нет, я не могу назвать Вертинского своим героем. В том смысле, что это не тот человек, который меняет твою жизнь, как Толстой и другие обозначенные товарищи — хотя среди них товарищи нам уже не все. Вертинский для меня — это как бы двоюродный племянник, кузен столпов Серебряного века. На поэта первого ряда он не тянул, но, скажем так, был вхож к ним в гостиную. Отблеск той эпохи не мог на него не упасть — и это именно то, что меня в нем заинтересовало, когда я подрос.
Но его судьба — это очень интересный сюжет. Это история о неудачнике, который становится победителем. Вертинский, во-первых, победил наркотическую зависимость. Во-вторых, выжил в эмиграции, сохранил себя, прожил в ней вторую жизнь. А потом отказался от этой второй — уже исчерпавшей себя — жизни и снова поехал на Родину. И это в самый разгар войны, в 1943-м. На Родине он начал свою третью жизнь, продолжал выступать… Да, ему многие вещи не разрешались, но он снова сохранил себя, он в очередной раз выскочил из какой-то трясины, встроился в новую систему, однако не дал ей себя изменить или съесть. Это, возможно, для кого-то была не громкая победа, но это была его победа.
Вы говорите «сохранил себя», — но ведь он сильно менялся в зависимости от условий, в которые попадал. Получается, не навязал себя миру в той форме, которая была ближе ему самому в текущий момент, а только чувствовал контекст и подстраивался, или все-таки нет?
У него изначально был образ «белого Пьеро», в 1917-м он превратился в «черного Пьеро», в эмиграции стал ироничным франтом с сигарой и в цилиндре. А потом мы видим его солидным, импозантным, холеным дядечкой в Советском Союзе. Репертуар, конечно, менялся вслед за образом. Но это не компромиссы с собой и не мимикрия — это перерождения, как у птицы Феникс.
Представьте себе: что было бы, если бы Цветаева пережила все трагедии, вернувшись в Россию? Если бы арест Эфрона и дочери, их неприкаянность с сыном, бесприютность и эвакуация не привели ее к петле? Мне кажется, получи она какую-нибудь волшебную лесенку, по которой можно было бы выбраться из кошмара и дожить до 60-х годов, — Бродский пришел бы именно к ней, а не к Ахматовой. Пускай она не жила бы успешно, осталась таким же сложным человеком. Но вдруг бы она могла описать круг и вернуться к тональности тех стихов, которые писала в юности?
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, –
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Вот к такой гармонии с собой и миром, без надрывного себялюбия и одиночества. Вертинский — пусть и пониже рангом — это пример удачной, победившей, состоявшейся жизни из Серебряного века. Да и просто жизни. Это история правильно вытянутого билета, победы над судьбой. Надо поблагодарить какое-нибудь облако за то, что у Вертинского все сложилось в итоге благополучно. Это нам почему-то важно. Может быть, потому что нам всем иногда нужен пример человека, который победил.
В этот нарратив о победившем неудачнике отлично вписывается судьба Лимонова… Не находите сходства?
Это очень неожиданный, яркий поворот. Я о таком никогда не думал: где Вертинский — и где Лимонов? Но, наверное, какое-то сходство судеб есть. Хотя это и не очень корректное сравнение. У Вертинского в жизни не было никакой политики, он закончил свою жизнь артистическим обывателем. Ваша параллель очень красивая, интересная и оригинальная, но она все-таки не вполне соответствует моему восприятию Вертинского.