Старые письма о главном: как писатели признавались в любви
Симона де Бовуар → Нельсону Олгрену
Симона де Бовуар была в открытых отношениях с Жан-Полем Сартром, но у нее случались другие романы. Роман Бовуар и американского писателя Нельсона Олгрена длился семнадцать лет, большую часть из них они общались по переписке, каждый не в силах покинуть свой дом — Париж для нее и Чикаго для него. Это письмо написано после отъезда Бовуар из США, где они с Олгреном впервые встретились и провели вместе несколько месяцев.
Источник: журнал «Иностранная литература 1998, 7»
17 мая 1947
В самолете, суббота, вторая половина дня, Ньюфаундленд
Мой милый, чудесный, любимый «молодой абориген», ты опять заставил меня плакать, но нежными слезами, нежными, как все, что исходит от тебя. Я села в самолет, открыла твою книгу, и мне захотелось увидеть твой почерк. Я взглянула на титульный лист, жалея, что не попросила написать мне что-нибудь на память, и вдруг увидела твою надпись, красивую, ласковую, полную любви. Я уткнулась носом в иллюминатор и расплакалась прямо над синим морем, но это были сладкие слезы, слезы любви, нашей любви. Я тебя люблю. Шофер такси спросил: «Это ваш муж?» — «Нет». — «А, значит, друг? — и добавил сочувственно: — Как он переживает!» Я не удержалась и ответила: «Нам тяжело расставаться, ведь Париж так далеко!» Тогда он с большой теплотой заговорил со мной о Париже. Хорошо, что ты не поехал со мной: на Мэдисон авеню и в Ла-Гуардиа были какие-то знакомые — один бог знает, до чего противными бывают иногда французы, и тут оказался как раз худший вариант. Я была не в себе, не могла даже плакать. Потом самолет наконец взлетел. Люблю самолеты. Когда внутри все бурлит, то самолет, по-моему, самый подходящий способ передвижения: он гармонирует с состоянием души. Самолет, любовь, небо, боль, надежда — все сливается в одно.
Я думала о тебе, перебирала в памяти каждую мелочь, читала твою книгу, которая, кстати, мне нравится больше, чем предыдущая. Нам подали виски и прекрасный обед: курица в сметане, шоколадное мороженое. Ты пришел бы в восторг от этих видов: облака, море, берега, леса, деревни — все как на ладони, и ты улыбался бы своей теплой мальчишеской улыбкой. Над Ньюфаундлендом уже сумерки, а в Нью-Йорке было только три часа. Остров необычайно красив, весь в темных соснах и тихих печальных озерах, а кое-где — вкрапления снега. Тебе бы наверняка понравилось. Мы приземлились и теперь должны ждать два часа. Интересно, где ты сейчас? Может быть, тоже в самолете? Когда ты вернешься в наш маленький дом, я буду ждать тебя там, спрятавшись под кроватью, да и просто везде. Теперь я всегда буду с тобой — на унылых улицах Чикаго, в надземке, в твоей комнате. Я буду с тобой, как преданная жена с любимым мужем. У нас не будет пробуждения, потому что это не сон: это чудесная реальность, и все только начинается. Я чувствую тебя рядом, и, куда бы я теперь ни пошла, ты последуешь за мной — не только твой взгляд, а ты весь, целиком. Я тебя люблю, вот все, что я могу сказать. Ты обнимаешь меня, я к тебе прижимаюсь и целую тебя, как целовала недавно.
Твоя Симона
Антон Чехов → Лидии Мизиновой
Чехов и Лидия (Лика) Мизинова познакомились в 1889 году. У обоих осталось прекрасное впечатление друг о друге, они часто виделись и переписывались в шутливом и ироничном тоне. Чехов был увлечен Мизиновой, но по каким-то причинам не проявлял серьезных намерений. Они никогда не стали парой, но дружили до самой смерти Чехова.
Источник: «Письма Чехова к женщинам»
11 января 1891
Петербург
Думский писец!
Программу я получил и завтра же отправлю ее в каторгу, т.е. на Сахалин. Большое спасибо Вам и поклон в ножки.
Насчет того, что я успел пообедать и поужинать пять раз, Вы ошибаетесь: я пообедал и поужинал 14 раз. Хандры же, вопреки Вашей наблюдательности, в Москве я не оставил, а увез ее с собою в Петербург.
Вам хочется на Алеутские острова? Там Вы будете щисливы? Что ж, поезжайте на Алеутские острова, я достану бесплатные билеты Вам и Вашему Барцалу, или Буцефалу — забыл его фамилию.
Отчего Вы хандрите по утрам? И зачем Вы пренебрегли письмом, которое написали мне утром? Ах, Ликиша, Ликиша!
А что Вы кашляете, это совсем нехорошо. Пейте Obersalzbrunnen, глотайте доверов порошок, бросьте курить и не разговаривайте на улице. Если Вы умрете, то Трофим (Trophim) застрелится, а Прыщиков заболеет родимчиком. Вашей смерти буду рад только один я. Я до такой степени Вас ненавижу, что при одном только воспоминании о Вас начинаю издавать звуки а la бабушка: «э»... «э»... «э»...