«Сейчас много злобы вокруг. А людям нужны простые человеческие чувства». Интервью с Евгением Писаревым
В декабре Евгений Писарев выпустил две громкие премьеры: в его родном Театре Пушкина сыграли «Плохие хорошие» по пьесе Оскара Уайльда «Веер леди Уиндермир», а в Театре наций — мольеровского «Тартюфа». «Сноб» поговорил с режиссером о двух его последних работах
У вас только что вышли две премьеры, и в обоих случаях вы заказали новые переводы пьес: Сергей Плотов сделал новый перевод «Веер леди Уиндермир», Сергей Самойленко — «Тартюфа». И если действие «Тартюфа» перенесено в современную Францию, то «Плохие хорошие» сохраняют исторический контекст. Зачем тогда новый перевод?
Спектакль «Плохие хорошие» мне хотелось сделать своего рода приношением Камерному театру, с некоторой игрой в старинный театр. В Театре наций я, наоборот, ставил очень современный спектакль, в чем-то киношный, даже скорее телевизионный. А в Театре Пушкина мне хотелось другого — сделать очень «нарядную» постановку, нарочито театральную. Хотя и театральность требует стилизации, конечно. Пьеса Уайльда замечательная, очень остроумная, но предыдущий перевод был сделан в 40-х годах прошлого века, и это остроумие не всегда отчетливо в нем слышно. Что-то сильно устарело. Стилизация и архаичность, в моем понимании, разные вещи. Мне хотелось избежать этой архаичности, излишней «кудрявости» языка. Мы не первый раз работаем с Сергеем Плотовым, и я попросил его не просто заново перевести пьесу, а чуть адаптировать текст. И он очень деликатно обошелся с Уайльдом.
Но вы фактически добавили нового персонажа — Патрика, дворецкого, который в оригинальном тексте выполняет чисто формальную функцию?
Нам нужен был человек, который соединил бы старинный театр и сегодняшнего зрителя, своего рода проводник. Мы просто не могли обойтись без Патрика. Он выполняет сразу несколько функций: и резонер, и альтер эго автора, и комментатор, и ведущий, и конферансье, и, периодически, участник событий. Я искал артиста, который умеет еще и петь, и играть на рояле. И нашел! Мой ученик, замечательный, талантливый Марк Кондратьев. Он к тому же и музыку сочинил к спектаклю. Сейчас Марк работает и в МХТ имени Чехова, и в Театре на Бронной, и «У Никитских ворот», и в Театре наций. Где-то как артист, где-то как композитор. В случае с «Плохими хорошими» я считаю Марка своим соавтором. Именно он привносит юмор в происходящее, мы смотрим спектакль отчасти его глазами.
Если в «Тартюфе» мне нужен был объективный зритель, зритель, как будто сидящий у экрана телевизора и смотрящий «Нетфликс», чтобы создавалось ощущение подсматривания за чужой жизнью, то в случае с «Плохими хорошими» зритель становится активным адресатом действия, сам спектакль выстраивается вокруг его восприятия и реакции. Он наполнен репризами, афоризмами, парадоксами, большинство которых звучит из уст Патрика. Он даже внешне чем-то похож на Оскара Уайльда, портрет которого в конце спектакля «подмигивает» нам с задника сцены.
«Плохие хорошие» — один из спектаклей юбилейного сезона и в каком-то смысле оммаж Александру Таирову, который репетировал эту пьесу, но так и не выпустил постановку. Сохранились ли какие-то эскизы Таирова, записи?
Практически ничего, кроме двух платьев и какого-то небольшого эскиза декорации. Обрывочные воспоминания, больше говорящие не о спектакле, а о том, насколько эта постановка шла поперек времени. Если бы она состоялась, ее сочли бы тогда чем-то враждебным и неуместным. Понимаете, послевоенное время, страна восстанавливалась, общий дух был совершенно иным. А тут слишком много легкомыслия, слишком много иронии. И потом, тогда, конечно, в основном ставили советские пьесы. А пьеса Уайльда мало того что иностранная, так еще и очень буржуазная. Для Таирова и Коонен в театре главным была красота. Красота с большой буквы. Красота как идеология гармонии мира. Они ее во всем искали, пытались подняться над суетой. Алиса Коонен очень хотела сыграть роль миссис Эрлин, которую теперь исполнила Виктория Исакова.
Кстати сказать, 10 лет назад, к 100-летию Камерного театра мы делали большой вечер-посвящение. Получилось серьезное исследование Камерного театра: его возникновения, уникальности, 35-летней жизни и гибели. Это был очень «праздничный» театр, про «полет в космос», про погружение в волшебный сон. И вот сейчас в «Плохих хороших» мы пытаемся в этот космос улететь. Недаром у нас многоплановые декорации: ты как будто находишься в зазеркалье, проваливаясь в фантазийный мир, а потом, в конце, иллюзия рассеивается, сцена пуста, ты просыпаешься... И обнаруживаешь себя в кресле.
Вы пытались в каком-то смысле передать это ощущение полета, которое было в Камерном театре?
Хотелось бы. Тогда зритель, который хотел смотреть постановки про быт и проблемы советского человека, шел в другие театры. Но зритель, который мечтал улететь в другое пространство, потерять земное притяжение, выбирал именно Камерный театр. Мне кажется, что сейчас мало таких спектаклей, как «Плохие хорошие». Поначалу действие может даже слегка удивить, показаться странным. О чем мы говорим? Какие-то балы, веера, аристократы. Но при этом это вовсе не оперетта. А именно стилизация. Вчера на премьере зрители выходили из зала действительно счастливыми, как будто совершили чудесное путешествие на другую планету.