Можно ли брать грех на душу ради благополучия своего единственного ребенка?
История одной непростой исповеди
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» — эту цитату часто вспоминают и даже дискутируют: счастливые или все-таки несчастливые семьи похожи друг на друга? Я не смогла бы принять в этом споре участие, так как мне кажется, что похожи и те, и другие. Дети не слушаются, но все равно они счастье и их любят, а потом они обманывают (или оправдывают) ожидания родителей, но это уже не имеет особого значения, так как меняются сами родители и окружающий мир, молодые люди женятся по любви или расчету, а после любовь куда-то девается, или возникает новая, иногда прямо из того расчета. Смысл жизни теряется и снова находится как будто только для того, чтобы потеряться опять.
Но иногда на моем профессиональном горизонте возникают истории, которые трудно забыть, и так же трудно дать им оценку, уложить на какую-то внутреннюю полочку. Прежде, когда я была моложе, я все-таки пыталась оценивать и классифицировать их, потом — перестала и пробовать. Сегодня — одна из таких историй.
Пожилой мужчина, весьма пожилой. Сидит на банкетке у кабинета, сложив на коленях руки, явно привыкшие к тяжелой физической работе. Голубовато-седые волосы, почти не поредевшие с годами, аккуратно зачесаны назад со лба, белая рубашка застегнута до последней пуговицы, стягивающей морщинистую шею. Некоторое время жду, может быть, подойдет оставшаяся часть семьи, потом спрашиваю:
— Вы ко мне?
Мужчина нервно приглаживает и без того идеально лежащие волосы и констатирует:
— К вам.
«Интересно, на кого же он, вот такой, будет жаловаться? — думаю я. — На внуков? На детей? На невестку?»
— Тогда проходите.
Представляется: Павел Иванович. Сразу после говорит, делая при этом странное движение — как будто хочет поклониться, сидя в кресле:
— Простите меня, Екатерина Вадимовна.
— Да вроде не за что еще, — усмехаюсь я. Усмешка выходит кривоватой: откуда-то я уже знаю, что этот пожилой человек пришел ко мне с чем-то очень и очень серьезным.
— А я заранее хочу, — деловито сообщает Павел Иванович и чуть-чуть улыбается в ответ одной стороной узкого рта. — Потом еще извинюсь, что ж, конечно.
Мне почему-то делается не по себе, хотя мужчина совершенно не выглядит ни агрессивным, ни хоть в какой-то степени неадекватным.
— Рассказывайте.
Дальше — рассказ Павла Ивановича. Разумеется, в моем пересказе. Он его готовил. Я думаю, очень-очень долго, может быть, месяцами. Может быть, даже тренировался в одиночестве, перед зеркалом. Не привык он в своей долгой жизни рассказывать что бы то ни было. Иногда он сбивался и замолкал. Я терпеливо ждала, пока он соберется с мыслями. Иногда начинал бормотать себе под нос, и я его совсем не понимала, просила повторить еще и еще раз. В острые моменты он не мог закончить фразу, и мне приходилось предлагать варианты, а он подтверждал мои слова кивком головы или отрицал ее же мотанием из стороны в сторону. Но в конце концов он рассказал все, что хотел.
Со своей будущей женой Павел Иванович познакомился на комсомольской свадьбе у друзей, в общежитии завода «Электросила». Сам Паша работал на «Электросиле» после окончания училища вместе с женихом, а Маша с невестой учились в одном техникуме. Маша была ленинградка, Паша — приезжий, правда не издалека, а считай что из пригорода — города Любань.
Маша и Паша сразу понравились друг другу, но телефон он сразу попросить у девушки постеснялся и потом довольно долго решался и добывал номер окольным путем. Когда все-таки позвонил, Маша сделала вид, что не понимает, кто это и зачем. Потом, уже после свадьбы, призналась, что все помнила, но была обижена долгим молчанием.
Ухаживание длилось почти полтора года. Ходили в кино, в кафе-мороженое, гуляли по набережным за ручку, катались в парках на лодке. Расставаясь, целовались.