Алексей Лепорк: «Соблазненная архитектура»
Новая книга архитектурного критика, научного сотрудника Государственного Эрмитажа Алексея Лепорка — сборник увлекательных эссе о самом важном из того, что произошло в архитектуре за последние десятилетия. «Соблазненная архитектура» выходит в издательстве «Азбука-Аттикус». «Сноб» публикует отрывок о Захе Хадид
Заха Хадид, Рембрандт, и не только
Неожиданные сближения
В конце весны 2004 года Притцкеровскую премию вручили Захе Хадид в Эрмитаже. Таким образом, ее официально причислили к великим. Однако же проведение этой церемонии в России (а она каждый год проходит в разных странах) было парадоксом: никакой настоящей современной архитектуры у нас уже на тот момент лет шестьдесят как не было, нельзя сказать, что и после много появилось. Да и сочетание — Заха Хадид и Эрмитаж — на первый взгляд, конечно же,крайне экстравагантно, хотя и не лишено разных, подчас любопытных смыслов. С одной стороны, известен интерес сегодняшнего Эрмитажа к современной архитектуре. Лучший тому пример — работа учителя и во многом единомышленника Захи Рэма Колхаса над проектом реконструкции Главного штаба, он сделал и проект библиотеки Эрмитажа в Старой Деревне, у которого все еще есть шанс стать реальностью. За истекшие годы в Эрмитаже прошли выставки ряда архитекторов, включая Заху, Калатраву, финнов, голландцев. Спору нет, самым сильным ходом было бы позвать Заху придумать специальный павильон женского искусства в Эрмитаже и соорудить его во дворе Зимнего, ведь столько художниц XVIII — первой половины XIX нет больше нигде. Но это грезы из прошлого. Казалось (если продолжать о мечтах), что, может, кто-нибудь решится воздвигнуть специальный музей русского авангарда, и тогда лучшей кандидатуры не сыскать. Известно, до какой степени значимыми были русские работы 20-х для поколения Захи. Именно они послужили толчком к решительному обновлению архитектурного языка и, более того, самого видения архитектуры в 70-х годах XX века.
Но Заха и конструктивизм, супрематизм, русские поиски 20-х — привычное сочетание. Другие же параллели возникают довольно неожиданно: размышляя над творчеством Захи и пытаясь его понять, можно найти парадоксальные соприкосновения с работами как старых мастеров, так и классиков искусства XX века. Эти сближения могут родиться даже при взгляде на некоторые эрмитажные шедевры. До какой-то степени подобные сопоставления помогают приблизиться к пониманию искусства Захи Хадид. А ведь не секрет, что для очень и очень многих оно остается крайне радикальным, в его реальность многие долго не верили, ждали завершения первых громадных строек Захи — научного центра в Вольфсбурге, завода BMW в Лейпциге и Национального центра современного искусства в Риме. Ведь неслучайно, что Заха строила поначалу немного, лишь в последние годы на нее посыпался поток заказов. Тогда же, в90-х— ранних 2000-х, известность Захи зиждилась именно на ее проектах, на ее архитектурной графике, которая долгие годы воспринималась как чистая фантазия, утопия без малейшего шанса на реализацию. Как раз эти проекты, картины-видения, расширяя поле архитектурной мечты, сделали Заху иконой современной архитектуры. А для некоторых так и остались важнее мегастроек.
Едва ли не самая примечательная черта деконструкции — вопросы к поведению формы в пространстве. Форма должна потерять привычные характеристики, и прежде всего устойчивость и стабильный баланс. Силы, противодействующие гравитации, должны выйти на авансцену и начать свою игру. Именно разворачивающаяся на наших глазах игра тектонических и атектонических сил — самая суть деконструкции. Это попытка вернуть человека к человеку, с его физическими качествами и ощущениями, с его детской верой во всемогущество судьбы, сего страстью к игре. Для Захи — это проблематизация массы как таковой, задавание вопросов к земле, и форме, и массе, и движению, ко всем основным физическим характеристикам. Именно в этот момент и рождается переход к новой форме, новым переживаниям. Актуальность тех поисков и в попытке преодолеть тотальную виртуальность человеческого окружения, вернуть настойчивое притяжение реального. Но вся эта внешняя взорванность — не хаос, но рассчитанный и контролируемый процесс.