Миф и правда о счастливом детстве
Катерина Мурашова вспоминает собственное детство и размышляет о том, как спустя десятилетия изменились отношения родителей и детей
В каком-то смысле этот текст — продолжение недавнего обширного разговора про родителей, которые «стараются дать детям все», и про детей, недовольных стараниями своих родителей: «Ты мне все детство испортила!»
Недавно у меня состоялась лекция, а после — камерная встреча, на которой мы в числе прочего подробно обсудили истоки и последствия этого детско-родительского феномена: мы даем им так много всего, а они как будто все это совершенно не ценят. Родителям обидно.
Вначале мы со слушателями подробно рассмотрели ловушку, в которую попала значительная часть современных молодых и образованных родителей. Исторически эта ловушка в нашей стране имеет достаточно глубокие корни, и они, вполне вероятно, тоже важны. Давайте про них вспомним.
Когда я была маленькой, я много слышала про свое счастливое детство. Причем не только от официальной советской пропаганды («Все лучшее — детям!» «Дети — цветы жизни!» и тому подобное), но и от учителей, и даже от своей собственной семьи. Здесь трансляция шла в такой форме: «Детство — счастливое и беззаботное время, наслаждайся пока, а вот вырастешь и узнаешь…» Сказать по чести, меня эти утверждения удивляли уже прямо тогда, хотя я, разумеется, старшим не возражала (тогда это не было принято).
Во-первых, мне и всем моим ровесникам хотелось поскорее вырасти, потому что именно во взрослости, как нам казалось, люди обретали подлинную свободу — иду куда хочу, возвращаюсь когда хочу, покупаю что хочу, делаю что хочу. Лично я, например, мечтала в 16 лет записаться в Публичную библиотеку (детей туда не записывали) и наконец-то читать те книги, которые хочу я сама, а не те, которые стоят на полке «для пятого класса» в нашей районной детской библиотеке.
Во-вторых, приблизительно зная советскую историю и историю своей семьи, я не очень понимала, к чему они (семья) вообще апеллируют — что такого уж счастливого и беззаботного было, например, в детстве моей собственной матери, которую сначала вместе с ее матерью и братом вывезли из блокадного Ленинграда по Дороге жизни, потом их эшелон разбомбили, потом они жили в эвакуации, потом вернулись, и мама в 12 лет продавала на улицах папиросы, которые набивал табаком мой дедушка, вернувшийся с войны неходячим инвалидом. Где — беззаботность и счастье?
Лишь много позже я поняла, о чем, собственно, шла речь. Говорила в основном бабушка, и вспоминала она о своем счастливом раннем детстве до Первой мировой войны и революции. Стабильность, благополучие, живы оба родителя, золотая пыль ранних воспоминаний — значит, счастье. Я, в отличие от своих родителей, тоже росла в стабильное время (1960–1970-е годы) — должна ценить. Если кажется, что ценю не очень, надо мне напомнить и даже «ткнуть носом».
С окончанием моего детства закончилась и стабильность. Заодно закончилась и страна, в которой мы выросли, и идеология, которая вещала про «счастливое детство». Некоторое время о счастливом детстве не было слышно. Люди опять выживали, как могли, и тяжело работали, часто чтобы просто прокормить своих детей. Но довольно быстро появились материальные блага (игрушки, книги), и коммерческие развлечения (и в их числе различные «обучалки-развивалки»), которыми можно было детей побаловать, поразвлекать и даже поразвивать. Чуть позже появилась и новая идеология детства, привезенная из западных стран, контакты с которыми тогда ширились и множились. Идеология выглядела достаточно необычно для новых родителей, но, несомненно, прогрессивно и привлекательно. Она говорила о том, что ребенок — это личность, и ее нужно уважать, он имеет свое мнение, и к его мнению нужно прислушиваться, его потребности достойны уважения, и их надо удовлетворять, учиться должно быть интересно, у каждого ребенка есть