Лица «Народной воли». Лев Тихомиров: отрекшийся, но не предавший
«Сноб» продолжает цикл материалов, посвященный 140-летию создания партии «Народная воля». Сегодня — история Льва Тихомирова, одного из создателей этой террористической организации, позже превратившегося в крайнего монархиста и к концу жизни обреченного стать свидетелем крушения той государственности, которой он пылко служил несколько десятилетий.
Драматичность биографий тех, кто стоял у истоков «Народной воли» и сыграл немалую роль в ее истории, не обязательно оказывалась связана с яркими актами противоборства с властями и трагическим финалом жизни на виселице или в тюремном каземате. Не менее наглядной для понимания феномена этой организации и эпохи, в которой жили ее создатели, оказывается и судьба того, кто решил отречься от убеждений молодости.
Лев Тихомиров — член Исполкома «Народной воли», один из идеологов партии, автор и соавтор ее программных документов — во всеуслышание отказался от своих революционных взглядов, порвал отношения с бывшими товарищами и превратился в твердого защитника абсолютной монархии.
Никто из бывших соратников Тихомирова, кажется, не пытался объяснить его выбор какой-то циничной выгодой. Все понимали, что в личности бывшего видного народовольца произошел крайне болезненный надлом, который так и не позволил Тихомирову прийти к миру с собой. Возможно, в этом заключается судьба тех, кто отрясает прах былых убеждений, чтобы искренне служить новым кумирам.
«Само пристало»
Одно из прозвищ, которое получил Тихомиров в среде народовольцев, было достаточно неоригинальное: Старик. Он действительно был слегка старше большинства членов Исполкома партии террористов. Тихомиров родился в 1852 году в крепости Геленджик в семье военного врача. Его отец Александр Александрович Тихомиров происходил из старой поповской семьи — на протяжении нескольких поколений его предками были священники, служившие в одном приходе в селе Ильинское под Тулой. Семья была достаточно религиозной и консервативной. Некоторые бывшие соратники Тихомирова пытались объяснить его измену революционным убеждениям в том числе «отягощенным» происхождением. Впрочем, едва ли у Николая Кибальчича — технического гения «Народной воли» и тоже сына священника — эта «наследственность» была многим лучше. Сам Тихомиров, впрочем, с большой теплотой и уважением относившийся к своему отцу, позже говорил, что Александр Александрович оставил в нем «зародыши монархизма» не столько изложением какой-то системы взглядов, сколько «чувством» — например, той теплотой, с которой он мог говорить об императоре Николае I.
В 1864 году Тихомиров поступил в гимназию в городе Керчь. Классом старше в той же гимназии учился другой будущий народоволец Николай Желябов. Несмотря на коренной перелом, который претерпели его взгляды, Тихомиров и позже, вспоминая гимназические годы, отзывался о Желябове крайне тепло. То, что из одной гимназии вышли два революционера-террориста, могло бы показаться примечательным фактом, однако это, скорее, объясняется общим настроением эпохи. 1860-е годы для русской молодежи были временем ниспровержения авторитетов и воспитания «нигилистических» взглядов. Как позже объяснял Тихомиров: «Революционное сознание само ко мне пристало».
В 1870 году он поступает на медицинский факультет Московского университета, быстро включается в деятельность различных нелегальных объединений и становится видным представителем кружка «чайковцев», через который прошли многие будущие видные революционеры, включая Софью Перовскую, Сергея Степняка-Кравчинского и Петра Кропоткина. Там Тихомиров также обращает на себя внимание, прежде всего как талантливый публицист и теоретик.
Готовность сдаться
Сложно сказать, как сложилась бы судьба Тихомирова в дальнейшем, насколько прочны оказались бы его увлечения. Сам он позже не считал, что не был достаточно тверд в своих взглядах. Однако здесь на дальнейшую жизненную траекторию Тихомирова прямо повлияли действия властей: в 1873 году он оказался арестован на квартире другого «чайковца» Сергея Синегуба. Поводом к задержанию оказались обнаруженные на квартире написанные Синегубом стихи «возмутительного» содержания.
Тихомиров писал, что именно опыт столкновения с полицейской и тюремной властью и связанные с этим переживания превратили его в революционера: «Мое теоретическое представление о “неприятеле” начало только оформляться в живое, действительное. Я начинал видеть против себя действительно неприятеля, начинал пропитываться сознанием, что между нами нет ничего общего, никаких человеческих связей». Он объясняет, что именно тогда почувствовал личную злобу и принял революционные идеи, «дотоле воспринимавшиеся мной лишь наружно, с беспечным добродушием мальчика». Он отказался давать показания на товарищей и как-то сотрудничать со следствием. В итоге, несмотря на весьма шаткие доказательства и незначительность выявленных эпизодов, Тихомирова сочли опасным государственным преступником и почти пять лет продержали за решеткой в одиночной камере. Как выяснилось в дальнейшем, четыре года из пяти он фактически оставался в тюрьме из-за следственного дела, по которому лишь давал показания, но так и не был обвинен.
Именно в тюрьме будущий народоволец попал в ту ловушку, которая определила его дальнейшие жизненные мытарства и метания между непримиримыми лагерями. Он твердо желал быть приверженным принципам среды, к которой принадлежал, а потому последовательно соблюдал все принятые среди революционеров правила в отношениях с полицией и следователями. Однако тем самым на его плечи взваливалась ноша, которую слабый физически и не обладающий сильной волей Тихомиров практически не мог вынести. Полная изоляция в одиночной камере Петропавловской крепости, где он провел больше года, приводила его в полное отчаяние. «Мои нервы развинтились до невозможности. Сердцебиение так усилилось, что я не мог ни лежать, ни ходить». Стоит отметить, что заключенные в Петропавловской крепости получали достаточно хорошее питание, обращались с ними корректно, невыносимой оказывалась именно изоляция. В этом состоянии дошедший до предела Тихомиров решил сдаться. Позже он писал, что, решаясь, не собирался совершать какой-либо подлости, а просто чувствовал, что больше не в силах бороться. Впрочем, сумбурное письмо Тихомирова к следователю осталось без последствий. А вскоре у него появился источник сил: Тихомирова перевели из крепости в Дом предварительного заключения. Несмотря на то что молодой революционер по-прежнему продолжал сидеть в одиночной камере, режим заключения в этой тюрьме был гораздо менее строгий — политические узники наладили различные способы общения между камерами, могли ходить на общие прогулки. Здесь Тихомиров начал получать различную, прежде всего эмоциональную поддержку. По-видимому, внешнее признание, какие-то зримые признаки одобрения занятой им позиции были довольно важны для умного, но не слишком волевого Тихомирова. Сомнения и отчаяние рассеялись, а злость на власть и ее прислужников отлилась в твердые формы.