Павел Ворожцов: «Я талантливый и скромный!»
«Люблю повторять слова, произнесенные как-то Аль Пачино, что актерство — это ходьба по канату. Но в кино этот канат лежит на полу, а в театре он натянут на огромной высоте. При этом никогда не позволю себе сказать что-то уничижительное о кино. В моей биографии были картины, в которых я оставил много пота и крови, души».
— Павел, хочу понять: день спектакля — это какой-то особенный день в жизни актера? Есть ли у вас тут какие-то правила? Ну, например, вы не обедаете, перед приездом в театр час гуляете, в театр приезжаете за несколько часов до начала показа?
— У меня, во всяком случае, ничего подобного нет. Хотя день спектакля для актера день, конечно, особенный. Ведь играя ту или иную роль даже в сотый раз, ты никогда не делаешь это одинаково. При этом пустой у тебя желудок перед выходом на сцену или нет, по большому счету неважно. По крайней мере, в моей практике бывали разные случаи, и на игре это никак не сказывалось.
Что же касается времени появления в день спектакля в театре, то никаких строгих правил тут не существует. Когда мы играем «19.14», например, то все собираемся в пять часов, за два часа до начала спектакля. Там обязательно надо пройти все музыкальные номера, танцы, песни. Потому что бывает, и музыканты меняются, и еще что-то. Пораньше лучше встретиться с коллегами и перед спектаклем, в котором много текста.
Словом, все зависит от самого спектакля, его сложности, от твоей роли в нем, от того, наконец, как часто эта постановка стоит в репертуаре МХТ имени Чехова. Бывают, допустим, спектакли, которые мы играем лишь раз в полтора месяца. Так что у меня есть спектакли, на которые я прихожу даже в три часа дня, а есть такие, когда я могу прийти и в шесть вечера. Вот вчера мы играли «Друг мой», он состоит из двух частей, где со сцены я не ухожу в течение полутора часов и бесконечно говорю.
— Меня всегда поражала способность артистов запоминать большие объемы текста, причем совершенно разного. Вчера был один спектакль, сегодня уже другой. Этому вас учили в Школе-студии МХАТ?
— Ну как учили... Ты просто постоянно тренируешь память.
— Как вы работали над своей?
— Все в конце концов зависит от качества текста. Бывает много текста, он кажется сложным, но учится без проблем. А бывает так, что у тебя всего два предложения, но ты никак не можешь их запомнить. Потому что написаны они коряво, слова какие-то неживые.
Мне, например, легко учится Антон Павлович Чехов. Это не только моя точка зрения, думаю, ее разделяет большинство актеров. Но не только Чехов, конечно. Знаете, как-то за две недели я выучил 40 страниц текста, речь о том самом спектакле «Друг мой». Обычно спектакль репетируется несколько месяцев, но в данном случае возникла аховая ситуация, была необходимость все сделать быстро. Признаюсь, было тяжеловато. Стресс испытал немалый, но справился.
— Как, раскройте технику дела?
— Текст, который надо запомнить, я не спеша переписываю от руки. Это касается, к слову, не только моих ролей в театре, но и работы в кино. Таким образом задействованными оказываются сразу несколько видов памяти.
Еще для запоминания текста я использую диктофон. Технология такая. Записываю на диктофон по предложению. Прочитал первое предложение, потом первое и второе, затем первое, второе и третье — и так далее, каждый раз добавляя по одному новому. Получается очень большой файл, который я, надевая наушники, начинаю постоянно слушать, как музыку, где бы ни находился, в любом положении — стоя, сидя, лежа, на бегу! Словом, слушаю его без конца, чем бы ни занимался, так текст хорошо записывается на «корочку».
— То, о чем вы говорите, очень напоминает работу журналиста. Вы ведь журналист по первому образованию?
— Да, у меня есть диплом журналиста-переводчика. Понимаете, я родился и вырос в Таллине, где окончил русскую школу, после которой особого выбора, где продолжить обучение, не было. Потому что в городе только два вуза, где преподавание велось на русском языке: один — технический, другой — педагогический. Я гуманитарий, выбрал, естественно, второй. Впрочем, в педагогическом была лишь одна кафедра — «Славянская филология», — которая мне подходила. Поскольку только на ней преподавали на русском языке. После завершения обучения на этой кафедре ты мог стать либо филологом, либо учителем русского языка и литературы, либо журналистом. Я понял, что пойду на журналистику, факультет которой вскоре объединили с переводческим. Так я получил диплом журналиста-переводчика.
— Дипломная работа у вас была необычной, что-то про Винни-Пуха?
— Верно, полностью она называлась так: «Проблема перевода авторского текста на примере произведения А. Милна «Винни-Пух». Суть была в том, чтобы разобраться, в чем сложность перевода оригинального текста, придуманного Аланом Милном.
— И в чем она?
— В том, что практически весь текст у Милна состоит из каламбуров. То есть он основан на игре слов. Естественно, английских. А каламбуры с одного языка на другой переводить крайне сложно.
— Впрочем, ни одного дня ни журналистом, ни переводчиком вы не работали?
— Нет, Таллинский педагогический институт, как вы поняли, был в моей жизни случайностью. Ну или вынужденным обстоятельством. Переводчиком я действительно не был, а вот журналистом, можно сказать, работал. Помимо практики в институте, я трудился года два на радио и еще на телевидении целый сезон в качестве ведущего вел передачу для подростков «Видимое-невидимое».
Но у каждого человека, по моему глубокому убеждению, есть какое-то свое предназначение. Вот мое — быть актером, хотя я это понял не сразу. По сути, к этой профессии меня вела сама судьба, хотя никто в моей семье к ней никакого отношения не имел. Папа был программистом, его, к сожалению, уже давно нет в живых, отца не стало, когда мне было семь лет, мама — бухгалтер. Род Ворожцовых, к слову, из Кировской области. В Эстонию в свое время приехал к своему старшему брату, военному, мой отец, где и встретил свою будущую жену. Так родилась наша семья, в которой есть еще мой старший брат. Но он тоже не имеет прямого отношения к искусству, хотя всегда очень любил музыку, кино — любовь к музыке мне, могу сказать, привил именно он.
Мама, к слову, никогда не разделяла моего желания стать актером, очень переживала по этому поводу за меня. Если уж совсем откровенно, только ради нее я и пошел на журналистику. Потому что мама всегда говорила мне: «Сначала получи нормальную профессию, а потом уже, если хочешь, иди в актеры».
— Она до сих пор так считает, что у вас ненормальная профессия?
— Сейчас уже нет. Свое мнение она изменила, когда в первый раз увидела меня по телевизору. Это был сериал «Курсанты», в котором я снялся еще на втором курсе.
Что касается меня, то так случилось, что в 12 лет я попал в театральную студию «Пиноккио». И все, можно сказать, закрутилось-завертелось. У нас был потрясающий руководитель — Ирина Томингас, выпускница Щукинского училища. С самыми разными спектаклями мы давали представления во всех школах Таллина. Выступали даже на профессиональной сцене, в Русском драматическом театре, чтобы посмотреть на нас, люди платили деньги!
Все, несмотря на мой подростковый возраст, было серьезно — репетиции, выступления, гастроли. Именно тогда, поверьте, я еще не понял, но почувствовал внутренне, что занимаюсь своим делом, которое очень люблю. Затем была важная встреча с Алек сандром Дзюбой, в свое время он служил в Театре Виктюка, где был ведущим артистом. Приехав в Таллин, в студии при Русском драматическом театре, где я два года работал, вел актерские тренинги, делал это грандиозно. Словом, когда я приехал в Москву поступать в Школу-студию МХАТ, мне было 22 года и я уже кое-что умел по сравнению с 17-летними мальчиками и девочками, которые поступали вместе со мной. Но понятно, что актерству, как, впрочем, и любой другой профессии, ты учишься всю жизнь.
Кстати, Олег Павлович Табаков принял меня в Школу-студию после того, как я прочитал лишь первую строчку своего монолога из «Игрока» Достоевского. И он такой: «Берем».
— Потрясающе!
— Ну, у Олега Павловича были свои особые критерии. Он говорил, что главное качество актера, его главный показатель — это энергозаполняемость. У кого-то она на небольшую комнату, другой своей энергией способен заполнить огромный зал.
— Имеется в виду манкость актера?
— Нет, энергозаполняемость — это больше, чем просто манкость. Это способность, ну не знаю, встать и сказать что-нибудь громко или даже, наоборот, не очень громко, но тебя при этом все услышат. То есть когда при небольших внешних усилиях ты добиваешься максимума эффекта. И это не только дикция. Это — смесь психического и физического свойства, такого воздействия на зрителя.
— Ну, из вас энергия, чувствуется, бьет ключом!
— Да? Хотя я сегодня не выспался, к тому же с утра было много всякой беготни по разным житейским делам...
— Павел, раз с 12 лет вы увлеклись сценой, надо думать, были актеры, которыми вы восхищались, на которых хотели быть похожи, нет?
— Не знаю, все происходило как-то само собой. Но определенно свою роль сыграло и то, что с детства я был киноманом, фильмы смотрел самые разные — и советские, Георгия Данелии, Леонида Гайдая, и зарубежные. Восхищался Жан-Полем Бельмондо, Луи де Фюнесом, Пьером Ришаром... Я даже помню старые ленты с Фернанделем! Всегда импонировала игра таких богов кино, как Джек Николсон, Аль Пачино, Роберт Де Ниро.