Электрический город: какой была иллюминация в Москве 1920-х годов
Музей Москвы издал книгу «Электрификация. Свет и ток в искусстве и культуре 1920-1930-х». Это исследование о том, какой была архитектура первых советских электростанций, как «мифология света» осмыслялась в советской живописи и почему режиссеров и писателей вдохновляли «световые эффекты» городов. «Сноб» публикует фрагмент одной из статей книги — работу специалиста по советскому авангарду Александры Селивановой «Электрический город: от 1900-х к 1930-м».
Электрификация пришла в российские города задолго до революции. К началу ХХ века улицы Москвы и Петербурга уже осветились электрическими фонарями; трамвай победил конку; банки, театры, рестораны и горожан связала телефонная сеть. Электричество в поэзии и прозе символистов стало метафорой бездушной, пугающе мертвенной, искусственной городской жизни и грядущего апокалипсиса или же переосмысленным в современных декорациях античным мифом, как в «Прометее» («Поэме огня») Александра Скрябина. Яркий свет фонарей высвечивал тайную жизнь, прежде скрытую сумерками, обольщал, преобразовывал реальность, наполняя ночь самой поэзией:
Мы — электрические светы
Над шумной уличной толпой;
Ей — наши рдяные приветы
И ей — наш отсвет голубой!
Качаясь на стеблях высоких,
Горя в преддверьях синема,
И искрясь из витрин глубоких,
Мы — дрожь, мы — блеск, мы — жизнь сама!
Что было красочным и пестрым,
Меняя властным волшебством,
Мы делаем бесцветно-острым,
Живей и призрачней, чем днем.
И женщин, с ртом, как рана, алым,
И юношей, с тоской в зрачках,
Мы озаряем небывалым
Венцом, что обольщает в снах.
Даем соблазн любви продажной,
Случайным встречам — тайный смысл;
Угрюмый дом многоэтажный
Мы превращаем в символ числ.
Из быстрых уличных мельканий
Лишь мы поэзию творим,
И с нами — каждый на экране,
И на экране кто — мы с ним!
Залив сияньем современность,
Ее впитали мы в себя,
Всю ложь, всю мишуру, всю бренность
Преобразили мы, любя, —
Мы — электрические светы
Над шумной уличной толпой,
Мы — современные поэты,
Векам зажженные Судьбой!
(Валерий Брюсов. «Электрические светы». 1913)
После 1917 года городское электричество растеряло свой мистический оттенок. Фонари, горящие вывески, праздничная иллюминация, светящиеся заводские цеха, грохот трамваев, отраженные в искусстве, сохранили пафос, оставаясь непривычными для новых горожан, хлынувших тысячами из деревень, но сменили знак. Теперь это был уже не болезненный свет «сумерек Европы», а искусственное солнце нового, справедливого и рационально организованного пролетарского города, его кровеносная система, его энергия. В стихах и лозунгах — подчеркнуто деловое отношение к заточенной в колбу молнии, которая отныне должна работать на пользу советскому человеку, освещая клубы и фабрики-кухни. Электрический ток — уже не эротический дуэт двух обнаженных нитей «да» и «нет», чье соитие приносит свет и смерть у Зинаиды Гиппиус («Электричество», 1901), а осязаемая сила, вертящая динамо-машины, толкающая трамваи. Парадоксальным образом этот прагматизм в искаженной, комической форме был предсказан Владимиром Маяковским еще в «Трагедии» (1914), где странный тысячелетний старик требовал добывать электричество, гладя сухих черных кошек.
Но вот вместо кошек есть мощные электростанции, питающие городские сети. Уже привычные пунктиры фонарей дополнились световой рекламой, загорелись вывески и киноафиши, витрины и окна домов. «Нет пагубнее заблуждения, как представить себе загадочную великую Москву 1923 года отпечатанной в одну краску. Это спектр. Световые эффекты в ней поразительны. Контрасты — чудовищны», — писал Михаил Булгаков в эссе о нэпманской Москве («Столица в блокноте», 1922 ).