Что читать: отрывок из книги Альберто Мангеля «История чтения» — о том, что по книге можно сказать о ее читателе
В конце марта в издательстве Ивана Лимбаха выходит новое издание книги Альберто Мангеля «История чтения» в переводе Марии Юнгер. Автор, ребенком читавший вслух потерявшему зрение Борхесу, уже известен русскому читателю своей книгой Curiositas — о феномене любопытства. Здесь же он обращается к феномену чтения — к многовековым сложным отношениям человека и книги, к влиянию чтения на власть и власти на чтение и к тысяче других вопросов, интересных каждому книжнику. Превосходная эрудированность, парадоксальное мышление и умение находить связь между самыми неожиданными контекстами делают чтение Мангеля интеллектуальным удовольствием высшей пробы.
Esquire публикует фрагмент главы «Символический читатель», где Мангель рассказывает о связи круга чтения и интеллектуального образа человека и обращается к «Благовещению» Симоне Мартини.
В 1929 году в хосписе французского города Бон венгерский фотограф Андре Кертеш, в то время служивший в австро‑венгерской армии и не упускавший случая попрактиковаться, сфотографировал старую женщину, которая сидела в кровати и читала. Эта фотография отличается превосходной композицией. В центре снимка миниатюрная женщина, закутанная в черную шаль, в черном ночном чепце, открывающем аккуратно уложенные волосы на затылке; белые подушки поддерживают ее спину, белое покрывало прикрывает ее ноги. На заднем плане и вокруг больной — балдахин и темные столбики готической кровати. Если приглядеться, можно увидеть на верхней планке кровати табличку с номером 19, веревку с узелками, свисающую откуда‑то сверху (чтобы позвать на помощь? Чтобы задернуть занавеси?), и прикроватный столик, на котором стоят коробка, кувшин и чашка. На полу под столом виднеется жестяной таз. Все мы увидели? Нет. Женщина читает, держа раскрытую книгу на порядочном расстоянии от своих, видимо, все еще острых глаз. Но что она читает? Поскольку это старая женщина, поскольку она в постели, поскольку эта постель в доме для престарелых в Боне, в самом сердце католической Бургундии, нам кажется, мы можем угадать, что это за книга: богословский том, сборник проповедей? Если так, даже тщательный осмотр с помощью лупы ничего нам не дает, этот образ был бы понятным, полным, книга некоторым образом определяла бы читательницу и ее кровать как место духовного упокоения.
Но вдруг окажется, что на самом деле она читает что‑то совсем другое? Например, если у нее в руках Расин или Корнель, или, что было бы еще удивительнее, Вольтер, тогда перед нами искушенный, культурный читатель? А если это «Трудные дети» — скандальный роман Кокто из жизни буржуа, который вышел как раз в тот год, когда Кертеш сделал свою фотографию? В таком случае обычная старая женщина перестает быть обычной; только из‑за того, что в руках у нее не одна книга, а другая, она становится бунтовщицей, дух которой до сих пор пылает любопытством.
В метро Торонто сидящая напротив меня женщина читает «пингвиновское» издание «Лабиринтов» Борхеса. Мне хочется окликнуть ее, помахать рукой, сказать, что мы с ней одной веры. Только из‑за того, что эта женщина держит в руках определенную книгу, она, чье лицо я забыл, чью одежду я даже не заметил, о чьем возрасте я ничего не знаю, ближе мне, чем многие люди, с которыми я встречаюсь ежедневно. Моя кузина из Буэнос‑Айреса, отлично сознававшая, что книга может служить опознавательным знаком, всегда выбирала книгу в дорогу с той же тщательностью, с какой она относилась к выбору сумочки. Она не взяла бы в путешествие Ромена Роллана, потому что боялась показаться слишком претенциозной, не выбрала бы Агату Кристи, потому что это сделало бы ее вульгарной. Для короткой поездки больше всего подходил Камю, для длинной — Кронин; детективы Веры Каспари или Эллери Куина годились для поездки за город; роман Грэма Грина можно было почитать в самолете или на корабле.