Социология утопии, или Почему у Стругацких в их «Мире Полудня» нет котиков и попугайчиков
Кое-кто, наверное, будет удивлен, но ваш покорный слуга, будучи подвергнут известному тесту на бинарные оппозиции личных предпочтений («чай – кофе», «кошки – собаки», «Бетховен – Моцарт» и т. п.), в паре «детективы – фантастика» выберет детективы. Оттого, наверное, и привык читать фантастические романы по правилам детективных: уделяя должное внимание мелким и вроде бы необязательным деталям, раскидываемым авторами по тексту, – ведь, возможно, именно благодаря им и сложится итоговая головоломка! И да – в работах Мастеров мелочей не бывает: рембрандтовское «Если я изменю цвет шарфа, мне придется переписать всю картину» именно об этом.
В рамках такого подхода важно не только то, что есть, но и чего нету: отсутствие в повествовании некоторых деталей, вполне ожидаемых по контексту, заслуживает не меньшего внимания. Как многократно (и вполне по делу!) цитировала одного классика детективного жанра одна популярная сетевая проповедница:
«– Ватсон, вы обратили внимание на странное поведение собаки в ночь преступления?
– Но Холмс, собака ничего не делала в ту ночь!
– Вот это и есть странное поведение».
Так вот: на описанной с множеством вкусных бытовых деталей Прекрасной Земле Будущего («Мир Полудня» Стругацких) полностью отсутствуют – pets, домашние питомцы; любые, вплоть до аквариумных рыбок. То есть генномодифицированные зеброжирафы, которых можно даже и погладить (в режиме пет-терапии, надо полагать…), вполне себе наличествуют – однако всё это исключительно в общественном пространстве.
Но, может, у Братьев просто была какая-то застарелая личная идиосинкразия к домашним зверушкам? Ничуть не бывало: на их, современной нам, Земле дисциплинировано гадит в унитаз кот Калям и выпрашивает сахар-ррок попугайчик Фотон, ну а уж сенбернар Лель и вовсе дослужился до вполне полноценного персонажа второго плана. Более того, во всех гуманоидных мирах, с которыми соприкасается «Мир Полудня» в лице своих разведчиков, с этим делом полный порядок: «ополоумевшая кошка», с мявом шарахнувшаяся на черной лестнице из-под сапог гвардейца Мак Сима, «целое стадо кошек», лелеемых в своей берлоге Вагой Колесо, – не говоря уж о тех бедолагах, на кого охотился мальцом, с беспросветной голодухи, будущий Бойцовый кот Гаг.
На Земле – еще того занятнее. Кошки (как биологический вид Felis catus Linnaeus, 1758) там, оказывается, тоже есть, они не то чтобы выкошены под ноль пандемией какойнибудь инопланетной «кошачьей чумы» – просто на глаза не очень попадаются… А вот наблюдательный парень Гаг замечает рядом с загородной виллой (степным хутором…) Корнея, как «на песчаную дорожку из густой травы выбрался большой кот рыжей масти, в зубах у него трепыхалось чтото пернатое. Кот угрюмо повел дикими глазами вправо, влево и заструился к дому – должно быть, под крыльцо». В доме же тот рыжий кот не появляется никогда, а никому из жильцов и гостей в голову не приходит поставить для него блюдечко с молоком или почесать за ухом. Кот вернулся в свое естественное, неолитическое, состояние: комменсал человека, подъедающий всякую мелкую живность, что расплодилась вокруг жилья, и гуляющий сам по себе. Теперь это просто компонент местной степной фауны – такой же, как кузнечики «с зелеными капельками глаз» и утки на дальних прудах.
При этом заметьте: для коммунара Руматы те кошки Ваги – симптом того, что инопланетный главарь мафии всё же сохранил в глубинах своей пропащей души что-то человеческое. Отчего же тогда у них у самих-то, в ихней Коммунарии, по этой части такой голяк?..
…Вот я уже вижу, как дружно вскинули руки знатоки текстов Братьев: «Протест, ваша честь! А как же полуживой от старости эрдель Трофим, страшно напугавший своим лаем пришельца из до-коммунистического прошлого Саула?» Так вот, Трофим отличается от безымянных домашних питомцев тем, что он – не деталь тогдашнего быта, а исполнитель эпизодической, но крайне важной по сюжету роли: с гениальной лаконичностью, одним штрихом, показано, что человек, так реагирующий на собаку, – лагерник. Для этого и введен в повествование дряхлый пес сторожевой породы со своим полуторасталетним хозяином, нарочито неумело встраивающимся в Мир Полудня. Может, это вообще последняя собака на Земле, а может, они такие же пришельцы из прошлого, как сам Саул – в «Попытке к бегству» с этим запросто… Так что – «Протест отклонен».
Процитированный уже классик детектива учит нас: «Чем нелепее и грубее кажется вам какая-нибудь деталь, тем больше внимания она заслуживает. Те обстоятельства, которые на первый взгляд лишь усложняют дело, чаще всего приводят вас к разгадке». Что ж, давайте приглядимся под соответствующим углом зрения к самомý «Миру Полудня», столь странно и тотально невзлюбившему кошариков.
***
Википедия сообщает: «Мир Полýдня – литературный метамир, созданный советскими писателями братьями Стругацкими. Получил название от повести "Полдень, XXII век" (1962, расширенное издание 1967). Реалии, персонажи и локации этого мира в той или иной степени используются еще в девяти произведениях Стругацких […]. «Мир Полудня» продемонстрировал творческую лабораторию Стругацких как социальных теоретиков, откликнувшихся на социальный заказ "оттепельной" эпохи: проектирование наиболее привлекательной и непротиворечивой картины коммунистического общества».
Насчет «привлекательной и непротиворечивой картины коммунистического общества» – тут не поспоришь. Но вот насчет «социального заказа "оттепельной" эпохи» – позволю себе с Википедией не согласиться. По мне, так Мир Полудня был рожден не столько советской послесталинской Оттепелью, сколько вполне общемировыми «Славными Шестидесятыми, Glorious Sixties».
Возможно, это было вообще лучшее время в истории Человечества… Холодная война не то чтобы закончилась совсем, но повторила путь реально смертоносной еще недавно «испанки», переродившейся в сезонный грипп. Советский Союз перестал быть для Запада пугалом с ядерной дубиной, а сам открылся (ну, приоткрылся…) для остального мира. Человечество впервые ощутило себя по-настоящему единым, впереди явственно маячила уже космическая экспансия при всеобщем Разоружении, так что в будущее оно глядело с неподдельным оптимизмом. Это мироощущение «рывка к звездам» по сию пору навевает ностальгию на заставших ту эпоху хотя бы краешком (вот как аз, грешный).
Мир Полудня стоит на трех китах: космополитизм (глав‑герою можно было, по странному требованию советской цензуры, поменять национальность с русского на немца, и в тексте от этого не изменилось вообще ничего), антимилитаризм (странновато сочетающийся при этом с пиететом к секретным службам) и непоколебимая, религиозная по сути, вера в Прогресс. Советский Союз там (с Ленинградом и Свердловском) органично встроен в мировую цивилизацию и является ее лидером (но – «первым среди равных», а не гегемономРимом для варварской Ойкумены). Герои «Понедельника» и саймаковского «Заповедника гоблинов» могли бы, понимая друг дружку с полуслова, совместно изучать свежеоткрытый Висконсинский портал, ведущий в «мир Народа холмов». Тем более что тут ничего и придумывать заново не надо было – просто бери за образец довоенное братство ученых without politic, когда Капица работал у Резерфорда, а у Гейзенберга еще не завелись под черепушкой нацистские тараканы.
Чем поражает нынче этот Мир – так это своей труднообъяснимой жизнестойкостью: сконструированный в эпоху наивного оптимизма 60‑х, он вполне успешно пережил в 80‑е тотальное крушение взрастивших его, как считается, коммунистических идеалов и по популярности среди новых поколений читателей «кроет как бык овцу» всю постсоветскую фантастику. Знакомые едва ли не наизусть и растащенные на раскавыченные цитаты тексты Братьев у множества людей (и у меня в том числе) занимают место на заветной «Полочке для книжек, без которых плохо болеть».
Продолжая возникшую во первых строках тему «бинарных оппозиций»: в канонической для фантастики паре «Лем – Стругацкие» я лично выбираю Стругацких – по чисто литературным их достоинствам. Рыжий кот, который заструился сквозь траву, мутные гофрированные сосульки толщиной в руку, свисающие с крыши отеля «У погибшего альпиниста» – вот это вот всё…
«Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее
головы канарейкам сверните –
чтоб коммунизм
канарейками не был побит!»
Маяковский
***
Ладно, это всё – лирика, а вот что там с социологией-то? И вот тут с удивлением осознаешь, что при огромном, казалось бы, объеме сведений о Мире Полудня, в этом аспекте мы узнали о нем на удивление мало. Ну, если сравнивать с другими достаточно проработанными научнофантастическими мирами – с тем же, к примеру, буджолдовским миром Майлза Форкосигана.
То есть манифестировано всё это как настоящий, кондовый, коммунизм, будто прямиком из «Третьей программы Партии» от 1961‑го года. Товарноденежных отношений там нет, а стоимость изделий измеряют в «человекочасах квалифицированного труда» – попросту говоря, в колхозных трудоднях. Кстати, никаких даже приусадебных участков в том колхозе не предусмотрено, а единственный работодатель там – государство. Да-да, мы в курсе, что при коммунизме государство намеревалось отмереть, но как-то вот, похоже, раздумало: на Союз Свободных Самоуправляемых Общин, милый сердцу анархо-коммунистов, это всё не похоже ни капельки. Да и вообще никакого самоуправления, ни на каких уровнях, там совершенно не просматривается.
Управляет же всем этим некий «Мировой Совет». А что есть Совет, товарищи бойцы? – правильно: это есть «Орган прямого народовластия», безо всяких этих буржуазных штучек-дрючек с разделением властей. Да и откуда бы тому Разделению взяться, если, к примеру, никаких следов Судебной власти, как и вообще судов (с присущей оным жадной сворой законников‑крючкотворов), там опять же не просматривается. Равно как и полиции с прочими правоохранительно-правоприменительными органами (расследовать серию убийств на курортном острове Матуку начинают почему-то не