Политический пейзаж
Павел Отдельнов: живопись в расширенном поле
Художник московской школы Павел Отдельнов (род. 1979) доказывает, что пейзаж, с которого начинались многие революции в искусстве, до сих пор может служить вместилищем актуальных смыслов, а живопись, и не думавшая умирать, способна разворачиваться в новомедийные эпические панорамы исторического, социально-политического и экологического беспокойства.
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Бесконечные шоссе, эстакады и дорожные развязки, тоннели, перроны и эскалаторы метро, бесконечные бетонные заборы и ряды опор ЛЭП, бесконечные панельки серии П-44, гаражи, склады и ТЦ, бесконечная серость городских окраин — дурная бесконечность типовых урбанистических пространств привлекает многих в поколении, взрослевшем в постсоветские времена, особенно — фотографов, достаточно вспомнить Александра Гронского или Максима Шера. Возможно, все дело в щемящей, тоскливой серо-охристой гамме, в тонко переданном историософском чувстве, что эта безнадежность — навсегда, в том, что живопись имеет больший вес в наших консервативных глазах, или в том, что это уже не совсем живопись, а, в сущности, новый медиум, опосредованный в сетевом мире и цифровой фотографии, но только этот хмурый край дурной бесконечности и тотального отчуждения всенепременно будет называться страной Павла Отдельнова. Пейзаж, умножающий самое себя на самое себя, исполнен меланхолии и пребывает в ожидании апокалипсиса: хотя он полностью трансформирован людскими усилиями, но кажется продуктом искусственного интеллекта, и ничего человеческого, близкого человеку в нем уже не осталось — это ваш дом, ваш город, ваша земля, но вас здесь нет, в этом пространстве бесчувствия и беспамятства.
Отдельнов мог бы прожить совершенно другую жизнь в искусстве, точнее — жизнь в совершенно другом искусстве. Художественная школа в родном Дзержинске — его учительница была поклонницей местной наивной художницы Анны Дикарской. Нижегородское художественное училище — он учился у Павла Рыбакова, графика, выпускника Полиграфического института и приверженца системы Фаворского. Диплом — «Груз-200» (1999), портрет ветерана-афганца, отголосок военных аллегорий Гелия Коржева. Суриковский институт в Москве — ему повезло попасть в мастерскую Павла Никонова, чьими учениками вскоре станут Егор Плотников и Евгения Буравлева (а дружеский союз Отдельнова, Плотникова и Буравлевой — единственным десантом «никониан» на территории современного искусства). Диплом — «Евангельский цикл» (2005), напряженная работа экспрессионистской кисти, выполненная под впечатлением от живописи самого Никонова, никоновского кумира Александра Древина и институтских практик в Ферапонтове, где фрески Дионисия. У него явно были задатки церковного художника, имелся даже кое-какой опыт — Никонов пристроил своих студентов расписывать часовню под Калязином. Но, заканчивая аспирантуру в Суриковке, Отдельнов неожиданно обратился к индустриальной теме: на пару с Плотниковым, как будто бы по стопам художников 1920-х и 1930-х годов, воспевавших трудовые подвиги первых пятилеток, они отправились в творческую командировку на металлургический комбинат в Новокузнецк. В серии «Комбинат» (2008), написанной по итогам командировки, впервые зазвучала тема меланхолии заводских руин — они застали последние месяцы работы доменного цеха, но эта тема сама по себе не делает художника современным. Словом, к 30 годам Отдельнов считался, что называется, многообещающим живописцем, и живопись его обещала, что это будет очередной пережиток советского искусства, очередная драма неприкаянного таланта — 20 лет спустя после смерти СССР и его художественной системы.
Учась в аспирантуре, Отдельнов завел «Живой журнал», а его «Живой журнал» в свою очередь завел художественное сообщество: аспирант замшелого академического вуза, размышляющий об актуальном, привлек внимание мэтров современного искусства, Владимира Сальникова и Юрия Шабельникова. Одних дискуссий в ЖЖ не хватало — позже Отдельнов поступит в Институт проблем современного искусства, основанный Иосифом Бакштейном, и по школьным работам тех времен видно, с каким упорством он искал способы «расширить картину», выйти за рамки холста, преодолеть живопись. Например, печатал репродукцию одного из своих «торговых центров» на кредитной карточке, переводил на нее деньги от продажи означенной картины и оплачивал покупки, чтобы потом выставить полотно вместе с кредиткой и чеками («I shop therefore I am», 2014). По счастью, ни заезженная критика потребления, ни прямолинейные приемы «расширения живописи» не получили развития в его искусстве — он никогда не отвергал школы, пройденной у Никонова в Суриковском институте. В каноническую советскую историю искусства Никонов вошел как художник «сурового стиля», то есть как представитель поколения, которое совершило десталинизацию, очистив пластический язык и институциональную систему от пережитков эпохи культа личности. Однако правильнее было бы приписывать Никонова к «деревенщикам» по аналогии с литературным движением — не в том смысле, что он, уехав в деревенскую глушь, писал сюжеты из сельской жизни, а в том, что в этих сюжетах он пытался сохранить высокое модернистское искусство, уходящее в прошлое так же неотвратимо, как и сама деревня. Никонов никогда не был пейзажистом par excellence, но те, кто вышел из его мастерской в поле современного искусства, Отдельнов, Плотников, Буравлева, занялись пейзажем — в надежде раздвинуть пространство модернистской живописи.
На счету пейзажа по крайней мере две великие революции в искусстве, ренессансная и импрессионистическая, и в обоих случаях он служил инструментом открытия реальности, предлагал новую перспективу. По словам Отдельнова, новая перспектива открылась ему, когда он совершил восхождение на гору Долгопрудненского полигона твердых бытовых отходов. Пейзаж «Пустыня» (2010), написанный под впечатлением от увиденного, как в зародыше, содержал в себе все, что позже развернется в живописные циклы и инсталляции. Это была простейшая композиционная схема «земля — линия горизонта — небо», напоминающая абстракции Марка Ротко. Это был отстраненный взгляд сверху, напоминающий механистичность съемки для Google Maps. Это была периферия, где-то между городом и областью, лиминальная зона, не-место, в котором жизнь подвисает и которое стремишься поскорее преодолеть, не замечая, что жизненная ткань и состоит из таких преодолений. Это была земля, до горизонта покрытая мусором,— экология вскоре сделается одной из главных тем в искусстве Отдельнова, и в проекте «Говенное море» (2019–2020) он вернется к мусорному вопросу, представив живописно-кинематографическую одиссею московских бытовых отходов. Другим откровением оказались фотоинструменты Google, при помощи которых можно было взглянуть на Землю нейтральным, объективным, нечеловеческим взглядом камеры-робота. Серия «Color fields» (2010) была вдохновлена картами Google, действительно похожими на картины американских абстракционистов «живописи цветового поля», что и обыгрывается в названии: увиденные из космоса поля, города в дорожных петлях, промзоны, парковки составляли ритмически и колористически