Аборигенно модифицированное искусство
Дамир Муратов: идентичность и айдентика Сибири
Дамир Муратов (род. 1967), чья мастерская стала одной из главных достопримечательностей Омска, более 30 лет занимается составлением словаря сибирского художественного языка. Словарь, богатый заимствованиями из европейского, американского и японского искусства, составляется в форме живописи, которая может принимать самые неожиданные обличья — от объекта и перформанса до кукольного театра.
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Дамир Муратов покорил Москву в середине 2000-х, причем с ходу, как хан Батый,— одной картиной, точнее, одним образом: воинственный барбудос «Che Burashka» (2002) в знаменитом берете со звездой и с калашом наперевес пошел гулять по ярмарками, галереям, обложкам журналов и полосам газет. Сам создатель Чебурашки Эдуард Успенский, который в те времена судился с японцами, пустившими «русского покемона» в коммерческий оборот, с восторгом отзывался о муратовской работе и никаких претензий в связи с авторскими правами не предъявлял. Появившийся вслед за тем «Mickey Mao» (2004) тоже имел большой успех, но «Che Burashka», растиражированный в шелкографиях и мерче, явно побеждал, так что по горячим следам возникла целая шелкографическая серия «Че попс» — с уорхоловским иконостасом «че-ховых», «че-паевых», «че-делать» и «че-ка» (последних персонифицировали соответственно Чернышевский и Дзержинский). Слова «мем» в русском языке еще не было — позднее Муратов назовет свою тактику «фабрикой мемов», но создавать «вирусные картинки» он начал тогда, когда единственной соцсетью в рунете служил LiveJournal. Столичная критика сразу записала художника в запоздалый соц-арт, столичные кураторы — в клуб сибирских юмористов-народников наряду с «Синими носами» и Василием Слоновым. «Искусство принадлежит народу, народу Москвы и Санкт-Петербурга»,— будет сказано в одном из кумачовых лозунгов-ковриков (2016) Муратова, и будет сказано, как всегда, лишь наполовину в шутку: критика неравенства в доступе к культурным ресурсам, характерного для любых империй, прочитывается во всем его деколониальном искусстве, которое быстро осознало, что не нуждается в столичных интерпретациях и апробациях.
Муратов считает поворотным событием в своей биографии не «Арт-Москву» 2003 года, с которой началось триумфальное шествие «че-бурашек» по России, а участие в III Красноярской музейной биеннале в 1999 году, где стараниями куратора Сергея Ковалевского собрался интернационал современного искусства — от Урала до Камчатки. Там, в бывшем красноярском филиале Музея Ленина на площади Мира, художник убедился, что в целом идет верной дорогой «антиискусства», на какую нечаянно вступил еще в детстве. Муратов родился в Тобольске, городе-музее сибирского барокко, и рисовал чуть ли не с пеленок; его рано отдали в художественную школу, казавшуюся ему храмом искусства,— воспоминания о старинном доме, полном слепков и картин в рамах, до сих пор вызывают у него священный трепет. Родители выписали вундеркинду журнал «Юный художник» — из советской детской печати он узнал о существовании американского «антиискусства»: в серии щедро проиллюстрированных статей разоблачался Энди Уорхол и другие поп-артисты — ребенок полюбил их с первого взгляда и долго не мог понять, в чем же заключается это «анти». Любовь к американскому поп-арту, в которой он — с помощью цитат и оммажей — будет расписываться на протяжении всех 2000-х, шла рука об руку с любовью к американской рок-музыке: Муратов говорит о себе как о человеке эпохи винила, чье визуальное восприятие было сформировано обложками пластинок. Дань юношеской меломании он отдаст позже — и в серии «Винил» (2009–2010), когда закрасит нью-вейверскими пиктограммами старые виниловые пластинки, и в оформлении обложки для последнего альбома группы «Звери», «На синем трамвае» (2023).
Чтобы получить высшее художественное образование, Муратову пришлось переехать из первой столицы Сибири во вторую, Омск, где он останется жить и работать, и годы учения на худграфе Омского пединститута лишь утвердят его в «антихудожественных» американских пристрастиях, совершенно естественно уживавшихся с культом сюрреалистов и романтиков. Однако именно Красноярская музейная биеннале окажется для Муратова университетом медийной вседозволенности. Он, собственно, и раньше двигался от картины-палимпсеста, напоминавшей об итальянском трансавангарде густотой цитат из классического и модернистского искусства, в сторону коллажа, ассамбляжа и объекта. Но из Красноярска в Омск вернулся форменным оборотнем: книга художника вроде «Преступления и наказания» с вырезанным в толще фолианта тайником для топора, мебель художника вроде стула из старой совковой лопаты, объект, инсталляция, стрит-арт, перформанс — пространством для экспериментов сделался «Беднотаун», муратовская мастерская на окраине Омска, прославившаяся на всю страну. И тем не менее при всем своем озорстве и оборотничестве, даже изобретая перформативный костюм алкоголической «белочки», художник останется живописцем par excellence, видящим мир как систему плоскостей, покрытых краской в том или ином порядке. Последним медиа, которое он освоил, стал кукольный театр: с 2017 года Дамир