Поговори со мною, мама
Людмила Борисовна Нарусова написала дочери письмо — обещание всегда и везде стоять за Ксению стеной.
Дорогая моя любимая доченька! 5 ноября — самый счастливый день в моей жизни и жизни твоего папы. Мы очень долго тебя ждали. И когда ночью папа вез меня в скорой помощи, мы очень боялись, что не успеем до разведения мостов, потому что роддом был на другой стороне Невы. В ту ночь пошел снег. И акушерка в машине сказала: «Девочка будет беленькая и светленькая». Я очень хорошо это запомнила, потому что так и получилось. Не только в том смысле, что ты родилась такой же блондинкой, как сейчас твой сын Платон. Ты светлая, светлая своей душевной организацией, хотя мало кто со мной согласится, потому что ты тщательно это скрываешь. Но я‑то точно знаю.
И какая-то магическая вещь происходит. Вот как мы торопились и проскочили в последние две минуты перед разведением мостов, так и ты почему-то все время торопишься. Сначала торопилась стать взрослой и в двенадцать лет, когда меня не было, расшатывала мои каблуки, пользовалась помадой и прочими аксессуарами взрослой женщины, так и сейчас торопишься, пробуя себя во всем. Я, может быть, сбивчиво буду писать, доченька. Понимаю, ты демонстрируешь свою независимость — в которой виноваты мы, и я каюсь в этом. Мы так во многом тебя в детстве ограничивали. Главным образом потому, что жизнь твоего папы, мэра города, была под лупой, под прицелом телекамер. И мы все время говорили тебе: «Так нельзя», хотя это «нельзя» было искусственным запретом. Тебе хотелось баловаться, срывать уроки, пробовать то, что не разрешалось тебе как дочери мэра. Это давило, я прекрасно понимаю.
Когда папы не стало, ты принялась наверстывать упущенное. У меня впечатление, что ты делала все «на вред», как говорят дети. И выглядела совсем не как ребенок, которого призывали быть пай-девочкой, чтобы не подводить папу, не навредить его репутации. Ты наверстывала стремительно, быстро, неуклюже иногда, делая вещи, которые ну никак не укладывались в понятие общественной морали. И я знаю природу этого. Поэтому никоим образом не могу согласиться с теми, кто тебя осуждает. А когда мне говорят: «Как это вы такое вырастили?», я, конечно, не отвечаю, но внутренне очень горжусь.