Иван Трус
Хедлайнер труппы Александринского театра и главный обоже театроведов и зрителей Петербурга в премьере Андрея Прикотенко «Обломов» феноменально перезагрузил пыльный образ из школьных хрестоматий. Его Илья Ильич не инертный сибарит-соглашатель, а трогательный осколок прежней прекрасной жизни, не совпадающий с пазлом современности. Сыграно на нюансах и полутонах. Отзывается на максималках. Развидеть удивительной красоты финал со сценой, опутанной, как паутиной, колготками, и полными слез глазами Ивана Труса не получится (и не захочется!).
О переезде из Беларуси, мечтах о велосипеде, любви к музыке Вячеслава Бутусова и Петербургу, а также о том, как стать Лапшиным и не повторить Алексея Германа, с Иваном поговорила его жена, автор журнала «Сеанс» Катя Трус.
«Обломов» как обломок
Премьера «Обломова» была всего месяц назад — удалось ли тебе за это время осмыслить своего Илью Ильича? И понять, каким получился он и спектакль в целом?
У каждого зрителя, который ждет спектакля с надписью «Обломов» на афише, свой Обломов в голове. Он архетипический персонаж — такой же, как Раскольников или Хлестаков. Все его уже знают, уже сами придумали и всё про него поняли. В этом есть дополнительное препятствие, но и большой азарт. Наш Обломов — сложный человек, неоднозначный, глубокий, погруженный. Он не лежебока и не Емеля на печи. Тотальное погружение Обломова в собственный внутренний мир пленило и меня как артиста. В нем интересно разбираться, там скрыто и зашифровано много тайн и глубин, с которыми увлекательно работать. Обломов не картонный и не плоский, а ровно наоборот. Хотелось лишить его традиционного школьного клише, сделать живым, переживающим, страдающим. Когда сегодня, именно в наше время, появляется такой герой, наверное, он должен быть этой эпохе созвучен. При сегодняшних скоростях, при просто неумолимом беге времени многие погружаются во внутреннюю эмиграцию, уходят в себя и к себе, отключаются от внешних батареек. Поэтому Обломов и его способ существования, взгляд на вещи многим могут показаться близкими: если что-то не можешь принять во внешнем мире, с чем-то не можешь примириться, просто создай свой, построй свою вселенную и находись там.
И «никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно» — как говорил про Обломова Штольц.
Именно так, потому что при внешнем якобы безделии в душе его происходит серьезная работа, сдвигаются и раздвигаются тектонические плиты. Он не врет окружающим и себе и не способен на подмены. В этом нет инфантилизма или позиции «вечного ребенка». Просто Обломов другой. Такой вот другой человек. Не могу пока вынести никаких вердиктов — получился он у меня или нет. Он только начал свою жизнь, свой путь. Каким он будет, покажет время.
В тексте романа многие литературоведы находят отсылки к Гоголю, одна из них — Обломов как говорящая фамилия. Современный человек услышит в ней «облом», и это логично. Но современникам Гончарова ближе другая этимология — «обломок», отломанная от чего-то или просто сломанная вещь. И здесь Обломов представляется последним героем утраченного мира, который устроен по совсем другим правилам и существует только в снах или грезах. Что ты думаешь об этом?
Мне близка идея про «обломок» как про что-то такое, чего уже нет и не будет. В нашем спектакле Обломова, этот «обломок», все хотят себе присвоить или куда-то пристроить. Штольц, Ольга — все наблюдают в нем свое, какую-то часть себя, а не отдельного, целого, самостоятельного человека. Никто не видит и не слышит самого Обломова, который отрекся от внешнего мира, от быта, поэтому любые движения навстречу блокируют волю и парализуют его. Знаменитая обломовская лень многих вводит в заблуждение, и если бы не она, то его говорящая фамилия была бы не Обломов, а Осколков.