Юрий Маликов. Вторая молодость
"Самоцветам" скоро исполнится полвека: десятого сентября 1970 года я вернулся из Японии и почти сразу начал собирать ансамбль.
-Вашему сыну тоже в этом году стукнуло «полтинник». Дмитрий отметил юбилей большим концертом. Довольны тем, как все прошло?
— В огромном, тысяч на шесть зале не было ни одного свободного места. Сына поздравили многие коллеги, сам Дима выступил с отрывком своего инструментального шоу Pianomaniя и фрагментами музыкальных спектаклей — тоже им написанных. В общем, концерт получился удачным.
— В числе прочих выступала и Наталья Ветлицкая, с которой когда-то у Дмитрия был роман.
— Понимаете, в чем дело, — я никогда не вмешивался в личную жизнь ни сына, ни дочери Инны, ни тем более друзей и знакомых. Наталья Ветлицкая — красивая, обаятельная женщина. Но с Димой у них не сложилось, думаю потому, что двум творческим личностям вместе сложно, один в паре должен уступать. А тут, видимо, идти на компромиссы ни один не хотел, у обоих — характер...
— В одном интервью Наталья делилась, как однажды в пылу ссоры ударила вашего сына туфлей по голове: «На каблуке была железная набойка — он ходил перебинтованный. На этом все кончилось. Димин папа понял, что нашему союзу не бывать...»
— Не помню истории про туфлю. Мне кажется, Наташа придумала или преувеличила. Она разве что могла запустить в Диму подушкой. Кстати, я не был против их отношений, решение о расставании они принимали сами. На прощание Дима подарил ей песню «Моя душа». Я рад, что позже он нашел свое счастье — Лену. Свой тыл. Ему хорошо — для нас, родителей, это самое главное.
Правильная позиция, как мне кажется, когда папа с мамой не очень глубоко вникают в жизнь ребенка. Разве что подсказывают и направляют. Не помню, чтобы я ссорился с сыном или «нравоучал». Если мы с женой вдруг начинали его критиковать, Дима замыкался в себе.
Он рос в общем хорошим, спокойным мальчиком. Не отлынивал от музыкальных занятий, занимался спортом: летом гонял в футбол, зимой — в хоккей. Жили мы тогда на Преображенке в знаменитом доме композиторов, купили кооперативную квартиру — маленькую, двухкомнатную, на первом этаже. Прямо над нами жил знаменитый пианист Владимир Крайнев. Позже он женился на Татьяне Тарасовой и супруги уехали в Германию, но в годы Диминого детства звуки рояля Крайнева постоянно окутывали мощными вихрями нашу квартиру. Дом-то блочный, слышимость хорошая. На девятом жила Элеонора Беляева — ведущая программы «Музыкальный киоск». А через стенку от нас — Лариса Мондрус, по утрам она довольно громко распевалась. При таком соседстве просто невозможно не заниматься музыкой...
Правда, самый первый педагог сына, вздыхая, делился с моей тещей: «Думаю, все-таки ваш внук никогда не станет музыкантом, не хватает усидчивости. Было Диме тогда шесть лет. И как помнится мне, сын рос человеком серьезным. Возвращаюсь как-то домой, а он важно докладывает: «Папа, тебе звонили — Фрадкин, композитор, Прудкин, директор, и Плоткин, продюсер».
— «Самоцветы» в то время были ведь на пике популярности...
— Это действительно так. Бари Алибасов, в те же семидесятые выступавший со своим «Интегралом», много лет спустя признался: «Когда видел тебя с твоими «Самоцветами», хотелось взять автомат и в вас пульнуть!» Мы-то собирали стадионы, а «Интеграл» выступал в небольших залах, рок-музыка ведь была под запретом.
А началась история «Самоцветов» в Японии. В 1969-м меня премировали заграничной поездкой за отличную учебу в консерватории и успешную работу в Москонцерте — почти десять лет я трудился в аккомпанирующем составе, будучи единственным за всю историю организации контрабасистом с высшим образованием. В Стране восходящего солнца проходила выставка ЭКСПО-70 — туда съехались музыкальные коллективы из более чем ста сорока стран. Слушая их, я понимал, что вот за такой музыкой будущее. Решил: вернусь домой и создам ансамбль. В Японии проработал около полугода, получал одиннадцать долларов суточных (в то время для Японии это были большие деньги). Не пил, не ел, экономил на всем. И скопил приличную сумму. Перед отъездом накупил новейшей японской аппаратуры для будущего коллектива. Пятнадцать ящиков! Довольный, отправился в Москву. Дома меня ждала Люся с Димочкой. Когда улетал, сыну исполнилось всего полтора месяца, теперь же он вполне уверенно стоял в кроватке. Стыдно вспомнить, но из Японии ни жене, ни сыну не привез ровным счетом ничего: все деньги потратил на гитары, микрофоны, колонки и прочее. Но не услышал от Люси ни слова упрека, помогая разбирать коробки с аппаратурой, она видела, как я счастлив. А вот сама, подозреваю, в душе особого воодушевления не испытывала. Просто в силу характера и воспитания не показывала истинных чувств. Ну представьте состояние женщины: муж заявляется домой после многомесячной разлуки — и даже сувенира типа нитки жемчуга не привез, а все разговоры дома только о будущем ансамбле.
— Где же вы нашли такую удивительную и понимающую жену?
— Познакомились мы в московском Доме культуры трудовых резервов. За несколько лет до встречи Люся занималась там в самодеятельности и пятого января 1965 года заглянула навестить старых друзей. Вечером в ДК проходил сборный концерт, выступали артисты разных жанров — и акробаты, и чтецы, и конферансье, и фокусники. Я играл на своем контрабасе, Лев Оганезов — на фортепиано, еще был с нами барабанщик, втроем мы аккомпанировали певице Марии Лукач. Ее муж Владимир Рубашевский был главным дирижером Московского мюзик-холла. Где, как говорили в творческих кругах, танцевали самые красивые девушки СССР, привыкшие к роскоши, обожанию мужчин и вниманию прессы. Коллектив гастролировал по всему миру, в Москве попасть на их концерты было невозможно.
В общем, стою я в коридоре ДК в обнимку с контрабасом, вдруг подходит Маша Лукач: «Юра, тут девочка из мюзик-холла, очень хорошая, хочу тебя познакомить, — и добавляет: — Между прочим, они только что из Парижа». Думаю: «Ничего себе!» — мне-то хвастаться особо нечем — застенчивый парень из провинции, приехавший в Москву со своим единственным сокровищем — контрабасом.
Я появился на свет на хуторе Чеботовка, недалеко от станицы Вешенской, где снимали «Тихий Дон». Родители познакомились и поженились в июне 1941-го. Буквально через несколько дней грянула война. Отец ушел на фронт танкистом. Осенью 1942 года его часть отступала к Сталинграду, путь пролегал через Чеботовку. Федору Михайловичу позволили навестить жену. Через девять месяцев родился я. С войны папа, который великолепно пел, играл на баяне и гармошке, привез единственную ценную вещь — немецкий аккордеон, который стал семейной реликвией. После войны отец служил в Калининграде и семью туда перевез. А в 1954-м мы переехали в подмосковный Чехов. Там я окончил школу и поступил в индустриальный техникум. Будущая специальность называлась так: «открытая разработка угольных и нерудных месторождений». Мог бы стать богатым человеком: полезные ископаемые — основа бюджета страны. Но я увлекся музыкой...
Однако вернусь к знакомству с будущей женой. Как она выглядела — шедевр! Парижский шедевр! Я дар речи потерял, когда ее увидел. Маша толкает меня в бок: «Не бойся, давай знакомиться...»
Мы отработали концерт, я, по-прежнему ужасно стесняясь, подхожу к Люсе:
— Извините, можно вас проводить?
— А куда? — искренне удивилась она. — Я живу в соседнем доме.
Спасибо Маше — пришла на выручку.
— Конечно, — говорит, — Юра, проводи нашу Люсеньку. Чтобы никто ее не обидел.
Выходим из ДК. Мороз лютый, Люся в легкой шубке и полусапожках. У подъезда говорит: «Подождите. Сейчас поднимусь, потеплее оденусь». Стою на улице, жду... А я ведь в легоньких ботиночках. Думаю: побегать, что ли, по сугробам, а то совсем продрог.
Выходит она, а возле подъезда написано «ЛЮСЯ», каждая буква больше метра. Позже любимая призналась, что была поражена — еще никто не вытаптывал на снегу ее имя.
Погуляли сколько смогли. В шесть утра у меня самолет, отправлялся на первые в жизни заграничные гастроли: Китай и Вьетнам.
Через месяц вернулся и кинулся разыскивать Люсю. Оказалось, теперь она с мюзик-холлом отправилась на полуторамесячные гастроли. Так что с будущей женой увиделись только весной. В одну из первых встреч не придумал ничего умнее, чем потащить ее в консерваторию. Вообще, Люся обожает русскую классику. Чайковский — самый любимый, Прокофьев, Рахманинов... А я ее пригласил на концерт органной музыки Баха. Люся терпеливо три часа слушала, потом спросила, смущаясь: «А другой музыке вас не учат?»
Обычно я ждал ее после репетиций в мюзик-холле и мы вместе отправлялись в консерваторию. Люся сидела два часа в классе, пока я занимался с концертмейстером. Потом шли гулять или в кино.
Расписались через полтора года — девятого октября 1966-го. Могли бы и раньше, но я пообещал себе отвезти любимую в ЗАГС непременно на собственном автомобиле. Вот и ждал, когда подойдет очередь на «Москвич-408». В те годы ведь невозможно было просто прийти в салон и купить машину.