Караван историйРепортаж

Гарик Сукачёв: «Я одновременно и оптимист, и пессимист»

«Что бы я ни создал — пластинку, фильм, спектакль, — всегда критика была со знаком минус».

Беседовала Нелли Скогорева

Игорь Иванович, вы, без условно, легенда русского рока. А вокруг легенды всегда витают слухи...

— Слухи — это обратная сторона таланта и успеха. Все мы читаем какие-то слухи. Все любят подглядывать в замочную скважину за соседями, что они там делают на кухне. (Смеется.) Многие думают, что полжизни был алкоголиком и вообще ударялся во все тяжкие. Это очень забавно наблюдать, особенно в моем возрасте. Но людям нужны слухи, нужна неправда, иногда она даже бодрит тебя самого. Когда чья-то жена кричит: «Да ты посмотри на себя!» — муж может ей спокойно ответить: «Ладно я, ты на Сукачёва посмотри!» (Смеется.) И это для него оправдание. И я не против такого. Это восстанавливает равновесие в мире. Более того, для возникновения этих слухов я приложил много усилий. В какой-то момент они были мне необходимы, а все и поверили!

— То есть было время, когда слухи про себя вы сами и создавали?

— Огромное количество людей, занимающихся современным искусством, провоцируют. Я в том числе. Чтобы вы меня запомнили на какое-то время, я должен сделать несколько телодвижений. А если я сделаю яркие телодвижения, которые вызовут у вас оторопь и даже чувство отторжения, то вы меня уже очень долго не забудете, а может быть, и никогда. Вопрос, как именно вы ко мне относитесь — хорошо или плохо, — вообще не стоит! Это как продюсеру все равно, понравилось вам его кино или нет. Ему важно, купили вы билет или нет, а ушли ли вы через 20 минут или досидели до конца, его это вообще никак не интересует. Так этот мир существует.

Я всю жизнь это знал. Слишком много было вокруг примеров. Кроме того, я занимаюсь не чем-нибудь, а рок-н-роллом. А это веселое и провокационное дело. Ты восстаешь против общества в той или иной сфере. Ничего нового я не изобретаю. Так все устроено — ребята и девчонки, которые идут к успеху, бунтуют, начиная с одежды, с проколотых ушей, выкрашенных в черный или зеленый цвет ногтей, нестриженых волос. Так было во все времена. Мода изменяется и первично существует как провокация. Потом это становится трендом, все начинают так ходить, с такими прическами. А начинается с альтернативы, с отвержения. Это касается и искусства, и науки, и всех аспектов человеческой деятельности. Только молодежь создает что-то новое, отвергая предыдущее. И это абсолютная базаровщина, это нигилизм. Но давайте вспомним Базарова. Чем закончилась жизнь человека, который отвергал все, который восставал не только против морали своих родителей, но и против морали общества и отвергал вообще человеколюбие? Он умер оттого, что спасал жизнь другому человеку.

— Что вы делали конкретно, чтобы люди вас запомнили, — бросали телевизоры из окон, крушили гитары на сцене?

— Это все было. Но началось с того, что я оставил свою фамилию. Это фамилия моего отца. Первые 16 лет моей жизни она была крайне неудобна для меня. При получении паспорта я хотел сменить ее, взяв мамину. Но в это время уже появились первые слабые группы, в которых я участвовал или сам сколотил. Пришло понимание, что буду этим заниматься. И что фамилия может мне в этом помочь. Она мгновенно запоминающаяся, редкая. Чтобы мальчики и девочки меня запомнили, я оставил ее. И хотя уже плохо помню себя в 16 лет, но муки были большие — взять мамину фамилию или оставить эту. Хотя мотивация была именно такая.

— А откуда появилось имя Гарик?

— Я уже не помню, я ли к этому приложил руку или нет. (Смеется.) Меня в детстве никто так не называл, называли по имени. Кто-то написал это имя на первых плакатах. Это были еще даже не плакаты, а объявления, написанные от руки, перед андерграундными концертами в доперестроечный период. Может быть, это кто-то написал, а я этим воспользовался или я сам себя так назвал — за давностью лет не помню. Это как если вы сейчас спросите, как ты познакомился со своим лучшим другом. А черт его знает, такое ощущение, что мы всю жизнь вместе. Такая же история. Слишком много впечатлений.

— Слухи бывают и со знаком «плюс». Говорят, вы очень трогательный и нежный папа...

— Это как раз не слух, а чистая правда. Я вообще люблю детей, а своих — тем более.

— Игорь Иванович, вы своих детей тоже заставляли учиться музыке, как ваш папа — вас?

— Они музыкой не занимались. Мои дети взрослые уже. Сыну скоро будет 40 лет, дочери — 21 год. Сын — кинорежиссер. Мы редко видимся, давно живем не вместе. Когда Саша учился еще, у нас было много тем для разговоров, например мы больше говорили о творчестве, а сейчас нет. У нас, конечно, бывают профессиональные разговоры, касающиеся каких-то фильмов, которые хочется обсудить, но не более того. У каждого своя судьба, свой путь. Дочка с нами живет, учится в университете, пока не замужем.

А мой папа — да, он заставлял меня учиться музыке. Я окончил музыкальную школу. По баяну курс был пять лет, а я учился семь. Потому что отец хотел, чтобы поступил в музыкальное училище. Я не хотел, и баян мне совершенно не нужен был, особенно в том подростковом возрасте. Все играли тогда на гитаре, и я научился в 12 лет на ней играть. И делал это с удовольствием с утра до ночи. Мне нравилось. Сейчас, кстати, все чаще и чаще играю на баяне. Жизнь сделала свой круг — закольцевалась в этом смысле. Спасибо папе.

— Еще слух: говорят, вы любите роскошь...

— Что вы имеете в виду? Какую из роскошей?

— У вас, например, есть своя яхта...

— Яхта есть. Сзади вас стоит кубок, врученный мне за победу в регате. Я не занимаюсь регатами, но иногда в них участвую. Тут важно, что считать роскошью. Является ли яхта роскошью? Наверное, да. Но кто-то хочет купить себе квартиру, а кто-то — яхту. Я из вторых. Родился и вырос на реке, жил около воды, прямо на берегу Химкинского водохранилища. Поэтому для меня вода очень близкая среда, я ее обожаю. Моя жизнь проходит в море последние 25 лет, и яхту я не считаю роскошью, это просто часть моей жизни. Для меня это увлечение. Все это время я занимаюсь дайвингом вместе с женой, хотя вообще-то это опасное для жизни занятие. И даже моя дочь Настя умеет нырять с аквалангом и ходит под парусами, потому что с семи лет посещала парусную школу ЦСКА. Конечно, это было скорее увлечение мое и жены. Но то, что мои дети умеют это делать, совсем неплохо. Отсюда и лодка.

Еще у меня есть мотоцикл Harley-Davidson — тоже роскошь с чьей-то точки зрения. Я падал с него, пять ребер и ноги поломаны, но все равно продолжаю ездить. Есть поговорка: «Если парашют не раскрылся, значит, этот спорт не для вас». (Смеется.) Кстати, к парашютному спорту, например, я холоден, хотя прыгал два раза в своей жизни. Кроме ужаса, ничего не испытал. В первый раз прыгнул ради любопытства, а второй — сдуру. Это был чистый авантюризм. Потом жалеешь, но деваться уже некуда — рядом с тобой люди... А жить очень хочется.

Кто-то строит квартиры, дачи, а я строю лодки. Я их строю больше двадцати лет. Первая моя лодка связана с моей дочерью, я строил для нее, и следующую, и последнюю тоже. Не знаю, останется это для нее как память, когда меня уже не станет, или нет — одному Богу известно. Для меня это важная вещь, которая касается меня, моей семьи и моих привязанностей.

— В строительстве лодки вам помогло первое образование — техникум железнодорожного транспорта?

— Конечно. Лодка строится как здание. Есть лодки, которые можно купить, а есть те, которые можно построить по своему макету. Сидишь с чертежами, думаешь, как осуществить все, что тебе необходимо. Обсуждаешь это все. История эта небыстрая. Всего у меня в жизни было семь лодок.

— Игорь Иванович, вы же, кстати, еще и здание спроектировали?

— Моя трудовая деятельность началась в НИИ, продолжилась на Московской железной дороге. Пассажиропоток в то время сильно возрос, и в стране открылась программа по строительству и реконструкции станций. Почти то же, что сейчас делает Сергей Собянин — строятся новые станции метро. До 1980 года электрички были длиннее, и они были восьмивагонные, а после 1980 года стали 12-вагонными. Я принимал участие в осуществлении этого проекта. Мой начальник, Андрей Иванович Серов, жил в Опалихе, а я жил в Тушине. Он решил взять себе для реконструкции Опалиху, а я попросил его взять себе Тушино. Нам дали это направление. Так по моему проекту была построена железнодорожная станция и платформа Тушино. Правда, она уже давно перестроена. Надо сказать, Андрей был прекрасным инженером — в отличие от меня. Он всегда закрывал глаза на то, что я бесконечно сижу на служебном телефоне, и много еще на что. Говорил мне: «Я чувствую, что ты говоришь по-русски, но не понимаю ни слова, о чем ты». (Смеется.) Там было много музыкальных терминов. Он понимал, что мне эта работа не нужна, что я просиживаю штаны, что я другой человек. И позволял не приходить на работу. Единственным требованием было к концу месяца сделать весь намеченный объем работ.

Не один я был в таком положении. А сколько домов построил Володя Шахрин! Он окончил техникум и работал прорабом на стройке в Екатеринбурге. Сергей Галанин работал в Метрострое. Мы все ходили на работу до перестройки и все ненавидели эту работу. Вся наша музыка не приветствовалась, мы были в подполье. Перспектив никаких не было. Ты любил эту музыку, она была тебе близка, но никаких денег тебе не платили, ты даже не предполагал, что когда-нибудь за это заплатят. Это к разговору о роскоши. Если тебя приглашал какойто институт, все ехали в общем вагоне, жили в восьмером в одной комнате, тебя подкармливали девчонки-студентки, было сплошное безденежье.