Галина Ненашева: "Жизнь у меня хорошая!"
Мало кто сегодня помнит, что первой исполнительницей знаменитого "Дня Победы" была я. Собирались в ГДР с концертами. Перед поездкой меня пригласил Тухманов и показал несколько песен. Я что-то выбрала. Он говорит: "Вот послушай еще одну, новую" — и заиграл "День Победы". "Додик, ты должен был с этого начать! Это же мое!" — "Не переживай, песню исполнять не разрешают, ее не принял худсовет Министерства культуры".
Недавно включаю телевизор и слышу — музыкант, который когда-то у меня работал, рассказывает: «Владимир Ненашев был весьма средним профессионалом, за что жена Галина разжаловала его в администраторы. А еще он был алкоголиком. Как же мы с ним напивались!» Волосы встали дыбом, подскочило давление! Так лгать о человеке, которого уже нет в живых! Кто дал ему право?! Почему люди, снимающие эти программы, не удосуживаются проверять факты? Почему не боятся, что на них могут подать в суд?
Володя был замечательным мужиком, хоть мы и разошлись, очень талантливым. А директором коллектива стал по моей просьбе. Я тогда много зарабатывала, не хотела, чтобы деньгами распоряжался посторонний человек. И тут на него льется дерьмо! Дозвонилась редакторам, потребовала номер телефона клеветника — не дали. Вот и решила сама рассказать о себе, своих мужьях, коллегах. Не по судам же таскаться, в самом деле?!
Мама чуть не родила меня в снегу. Они с отцом, офицером, жили в военном городке под Онегой в Архангельской области. Схватки начались ночью. Транспорт не ходит, отца нет — на учениях. И пришлось ей одной, превозмогая боль, пересечь реку и добрести до городской больницы. Там под утро я появилась на свет. Случилось это восемнадцатого февраля 1941 года...
Через четыре месяца папа ушел на фронт и больше к нам не вернулся. Слава богу, не погиб. В результате ранения лишился глаза, но его не демобилизовали, направили на Урал под Чебаркуль служить при штабе. В воинской части под Онегой мы жили в старом деревянном доме, стены которого подтачивали жучок и плесень. Мама рассказывала, как кипятила в чайнике воду и обливала все уголки — боролась с инфекцией, чтобы я не болела.
Она поддерживала связь с отцом, и когда мне исполнилось три, мы собрались к нему. В Свердловске надо было делать пересадку. А вещей много, самим не справиться, наняли носильщика. Железнодорожные пути забиты эшелонами, и чтобы не опоздать, пришлось лезть под вагоны. Только залезла под очередной, как поезд тронулся. Мама испугалась, закричала: еще секунда и мне бы отрезало ноги. К счастью, состав затормозил. Мама бросилась за мной под вагон, пока вытаскивала, носильщик благополучно скрылся с нашими чемоданами.
Наконец добрались до Чебаркуля. Нас встретил отец. Когда, глотая слезы, мама рассказала, что случилось, бросил: «Лучше бы голову потеряла!» К тому времени у него уже появилась другая семья, тем не менее деваться нам было некуда. Отец устроил нас в военном городке рядом с райцентром, помог восстановить документы. Маму приняли на работу в детсад, это давало возможность не помереть с голоду. Помню, как однажды на обед сварили манную кашу. Мама помогла раздать детям тарелки, зачерпнула ложку из моей, попробовав, предупредила: «Ешьте осторожно, горячая!» И... упала в голодный обморок. Свою порцию она всегда старалась скормить мне, это уж я потом поняла.
Очень скоро отец уехал, и мы остались одни в военном городке. Правда, нас не гнали, мама нравилась начальнику части. Соседские ребята завидовали, так как мамин поклонник катал меня, кнопку, на тройке. Длилось это недолго, наш покровитель погиб при крушении поезда. Когда его не стало, сразу же выяснилось, что у мамы нет права занимать должность заведующей детсадом, поскольку нет соответствующего образования — она окончила библиотечный техникум. Снова пришлось как-то выживать, и мы перебрались в Чебаркуль.
Снимали углы, спали с мамой на полу на одном матрасе. Градообразующее предприятие в Чебаркуле — знаменитый металлургический завод, при нем ремесленное училище. Мама устроилась туда библиотекарем. В Чебаркуле я пошла в школу. Там учились дети из обычных семей и руководства завода, а также высших чинов военной части. Вот ведь вспоминаю сегодня те времена и ужасаюсь: как же бедно мы жили! Но я не ощущала ни малейшего неравенства. Училась по-разному, мечтала в будущем освоить профессию токаря: нравилось, как утром гудит гудок и вереница людей тянется к воротам завода. В седьмом классе мы проходили там производственную практику.
Может, и стала бы героем соцтруда, если б не мое увлечение. При заводе действовал Дворец культуры имени Горького. Однажды пришла туда и записалась в хор. Тут судьба дала вираж: у меня обнаружился красивый голос редкого тембра — контральто. Скоро стала солисткой, участвовала в концертах, конкурсах художественной самодеятельности, всегда привозила грамоты.
Занимались со мной профессиональные музыканты. Пение преподавал Виктор Иванович Смирнов, которому я обязана своей карьерой. Это он по большому счету научил всему, что умею на сцене. Виктор Иванович получил на войне контузию, плохо слышал, носил слуховой аппарат. В начале учебного года к нему валом валили ученики, но это миф, что пение — сплошное удовольствие, одновременно это и каждодневный упорный труд. К лету, случалось, его занятия посещала лишь я. Мы не только пели, Смирнов учил меня играть на домре. С нами работала шикарная пианистка-аккомпаниатор. Она эвакуировалась в Чебаркуль из Ленинграда. Дамой была яркой, постоянно ходила с сигаретой в зубах. Глядя на нее, я решила: сама не закурю никогда. Но слова не сдержала, дымила как паровоз, пока не случился инсульт.
Помимо пения я занималась еще и в танцевальном кружке. В общем, все свободное время пропадала в клубе, который без преувеличения меня вырастил, дал путевку в жизнь. В Чебаркуле стала звездой местного масштаба. Появилась компания, куда входили и ребята постарше. Кстати, в восьмом классе я не выглядела на свой возраст, окружающие, видя меня, пухленькую и крепенькую, были уверены, что школу давно окончила.
Каждую неделю в клубе устраивали танцы. Как-то туда наведались молодые офицеры, Олег был среди них. Выделил меня, пригласил потанцевать. Кружась в вальсе, поняла, что влюбилась по уши. Да и я произвела на Олега впечатление, ведь не только пела, но и вела заключительный концерт перед летними каникулами. Сейчас нервничала бы, стеснялась, а тогда хоть бы что!
Стали встречаться. Олег проявлял неподдельный интерес до тех пор, пока не узнал про мой юный возраст. Свидания резко оборвал, а через какое-то время до меня дошли слухи, что у него появилась женщина старше меня. Потом случайно увидела их на улице: соперница показалась такой красавицей! Горю моему не было предела. Проплакала ночь, благо мамы не было, она уехала на Украину повидать родню. К утру уже знала, что в Чебаркуле больше не останусь. Уеду в Челябинск, поступлю в училище и стану художником-модельером.
Сказано — сделано! Махнула в Челябинск, там в поисках училища проходила мимо оперного театра, который располагался в новом красивом здании. Заглядевшись на него, вспомнила, как выступала здесь на концерте художественной самодеятельности, и подумала: «Вот бы где мне работать!» Девушка решительная, я тут же направилась к служебному входу. Вахтерше объяснила: «Мне нужно прослушаться. Куда пройти?»
Удача в тот день оказалась на моей стороне. Не задавая лишних вопросов, меня провели к концертмейстеру. Тот послушал в моем исполнении «Спи, мой беби» (хит Поля Робсона был очень популярен после Всемирного фестиваля молодежи и студентов) и позвал главного хормейстера, а он, в свою очередь, повел к главному дирижеру театра по фамилии Зак. Он-то и произнес уверенное «да». Узнав, сколько мне лет, все трое расстроились: «Деточка, ждем через год. Обязательно приходи!»
В Чебаркуль возвращалась радостная, с верой в себя и надеждой непременно покорить сцену челябинской оперы. А судьба снова стала испытывать меня на прочность: тяжело заболела мама — обострился артрит. Не могла ходить, лежала и стонала от боли. Она провела в больнице больше месяца, и ей пришлось уволиться. В последнее время мама была официанткой в ресторане, что мне очень нравилось, поскольку она приносила шоколадки. А до этого работала в буфете бани, чтобы мы имели возможность почаще мыться и бесплатно. В бараке, где нам выделили комнату, ни туалета, ни ванной, естественно, не было. Еще мама работала на молочном заводе поварихой в столовой. Она заступала на вахту, когда начинало светать, растапливала плиту, варила в чанах кости. Бульон шел в дело, а кости можно было обглодать, что я и делала. А еще вылизывала котлы с остатками сметаны или сливок.
Я перевелась в вечернюю школу, устроилась в ателье, шила белье. Место нашлось лишь в райцентре, в трех километрах от дома. Каждый день моталась туда-сюда. Норму не вырабатывала, поскольку львиная доля времени уходила на дорогу, да и своей швейной машинки дома не было. Шить белье не нравилось, но кормиться-то как-то надо. Роль главы семьи с маминой болезнью перешла ко мне.
Пока искала работу поближе к дому, Челябинский оперный театр объявил набор в хор. Главный хормейстер Юрий Петрович Борисов вспомнил обо мне. Пришла открытка: приезжай, вечерние школы есть и в Челябинске, доучишься здесь. Так я попала в труппу. Маме, к счастью, стало тогда получше, она уже сама себя обслуживала.
Поселили меня в комнате с другими хористками. У всех девчонок за плечами как минимум музыкальное училище, только я без образования. Они разучивали партии по нотам (кстати, до сих пор в этом не сильна), а я заходила в зал, внимательно прослушивала спектакль, понимала, как должен звучать мой голос, выходила на сцену и просто пела. Может, поэтому не сильно волновалась. У всех перед сдачей спектакля начинался мандраж, а я спокойненько лежала на кровати, настраивалась.
Юрий Петрович был человеком требовательным, мог и накричать во время репетиций, если не сразу понимали, чего он от нас добивается: «Тупицы, тупые как ресторанные ножи!» Но ко мне Борисов относился по-доброму: «Галочка, не надрывайся, раньше времени не раскрывай свой голос». Мне повезло, он оказался не только великолепным музыкантом, но и педагогом. Этим талантом обладает не каждый. Обучение вокалу — дело серьезное. Если ты умеешь петь, еще не значит, что можешь учить! В тяжелые для многих артистов девяностые мне предлагали преподавать в «Гнесинке». Не пошла, не умею обучать. Сама как пою, так и пою, хотя некоторые коллеги восхищаются: «Надо же, какая у тебя дыхалка!»
Совместительство в те времена не приветствовалось, однако мне приходилось не только обеспечивать себя, но и заботиться о маме, которая осталась в Чебаркуле. Однажды пошла в кино, перед сеансом вживую выступала певица с оркестром. Подумала: вот бы и мне так! Когда играть закончили, подошла к руководителю, представилась, что-то пропела, показала, на что способна, и меня взяли. В театре тщательно скрывала, что подрабатываю. Втихую моталась в кинотеатр на трамвайчике, а потом неслась назад, чтобы не опоздать к началу спектакля. Позже моя тайна все-таки раскрылась. Борисов отругал: он меня берег, пришлось от левых выступлений отказаться.
В оперном театре я встретила первого мужа. Володя Колчанов был солистом балета. Когда руководство начало снимать нам комнаты в гостинице «Урал», наши двери оказались рядом. Я жила с девчонками из хора, Володя как солист делил комнату с еще одним танцором. Он стал настойчиво ухаживать. Гуляли по городу, несколько раз целовались, но больше — ничего. Однажды после репетиций сидели в его номере, я умаялась и уснула. Проснувшись, увидела Володю, который лежал рядом на кровати и смотрел на меня с нежностью. Очень подкупило, что не приставал. Так возникли теплые, доверительные отношения.
В труппе ничего невозможно скрыть. Вскоре все знали, что у Семененко и Колчанова роман. Девчонки из хора, особенно взрослые, предупреждали: «Смотри, Галя, не упусти его! Парень перспективный». А мне едва исполнилось восемнадцать, я совсем не была готова к взрослым отношениям. Однажды постучалась в его номер после репетиции, заглянула и увидела: на Володиной кровати сидит женщина.
— Володь, как это понимать?
— Никак, поклонница пришла высказать восхищение.
Конечно же, я не поверила, поклонницу выгнала взашей, но позже стала довольно часто встречать настырную девицу в гостинице. Она оказалась дочкой местной шишки, чуть ли не главного архитектора Челябинска. Бегала за Колчановым: «Любимый!» А я гордо шествовала мимо. Володя ее ухаживаний не пресекал, видно, это грело его самолюбие. В конце концов мы разругались и недели две не разговаривали.
И вот иду по театру и на доске объявлений читаю: Владимир Колчанов приглашает всех на свадьбу, которая состоится... Глаза заволокли слезы. Как он мог? Мы же еще ничего не выяснили! Ну поругались, и что? Конечно же, ни на какую свадьбу не пошла. Девчонки сочувствовали, переживали за меня.
Вскоре театр выехал на летние гастроли в Оренбург. Я вся в страданиях, подружки это видят и постоянно пилят: «Что сидишь? Почему не борешься за свою любовь? Жена — не стена...» И дальше в том же роде. Так меня завели, что решила во что бы то ни стало вернуть своего Володю. Наверное, я тоже была ему небезразлична. В общем, на гастролях, вдали от молодой жены, у нас все закрутилось по новой. А когда возвратились в Челябинск, поняла, что беременна.
Труппу распустили на лето, но к маме я не поехала. Не сомневалась: запретит рожать от чужого мужа. Отправилась к тете Варе в Харьков. Не виделись давно, проговорили всю ночь. Конечно же, я ей призналась. Она спросила:
— Не боишься, что дитя будет, как и ты, расти без отца?
— Боюсь, но обязательно рожу.
— Ну как знаешь. Кстати, твой отец живет неподалеку, в Днепродзержинске.
И я надумала его повидать. Тетя Варя купила билет, дала адрес. Отца дома не оказалось, меня встретили его жена и мальчишка лет семи, единокровный брат. Когда отец вернулся и узнал, кто к нему пожаловал, растерялся, сказал сыну:
— Виталик, это твоя сестренка.
— А почему с нами не живет?
Он признался, что приезжал к маме в Чебаркуль в мое отсутствие, хотел сойтись, но она его не приняла. Я рассказала, что жду ребенка и скорее всего буду растить его одна. Отец промолчал и вечером проводил обратно в Харьков. Не поинтересовался: «Галочка, может, тебе нужна помощь?», не дал хоть немного денег. Даже не предложил. А я ведь считала каждую копейку!
