Братья Морозовы. Собиратели шедевров
"Как-то в Париже читаю в газетах: посмертная выставка Гогена, — рассказывал Михаил Морозов художнику Константину Коровину. — Поехал он на острова Таити... Замечательные женщины, сложены как Венеры, цвета бронзы. Небо розовое, деревья синие, ананасы, белые апельсины... И сделался он дикарем. И писать стал как дикарь... Выставка открыта — не помню уже в каком месте. Сейчас же поехал. И ахнул! До того чудно, что думаю - эге!.. Покажу брату и Москву удивлю!"
Михаил Морозов, представитель известной купеческой династии, купил в Париже четыре картины французского художника, в том числе знаменитую впоследствии «Пирогу», и привез их в Москву. «Брату показывал. Накось!.. Он смотрел, смотрел и сказал: «Что-то есть...» Явно — есть! Это тебе не импрессионисты...» — радовался Миша. Москва же просто ошалела от неистовых таитянских пейзажей. «Картины Гогена висят на стене в столовой, — вспоминал Коровин. — Хозяин, сияя, показывает их гостям, объясняет — вот, мол, художник какой: для искусства уехал на край света. Кругом огнедышащие горы, народ гольем ходит... Жара...»
К чудачествам Миши Морозова в Белокаменной привыкли. Говорили, что за одну ночь он проиграл в карты в Купеческом клубе табачному фабриканту Бостанжогло миллион рублей, что в своем доме выставил в хрустальном саркофаге древнеегипетскую мумию. Но чаще судачили о скандальных картинах, которые привозил из Парижа: о дикарских рисунках Гогена, «ночных бабочках» Дега, звездах кафешантанов Тулуз-Лотрека.
Братья-погодки Михаил и Иван Морозовы были от природы наделены весьма разным темпераментом. В импульсивном Михаиле явно сказывалась кровь маменькиного рода, купцов Хлудовых, и сходство со знаменитым дядей, пьяницей и бузотером Михаилом Хлудовым, не заканчивалось только именем. Иван был человеком иного склада — спокойным и уравновешенным. «Постоянное доброжелательство и добродушие пронизывало насквозь этого ленивого добряка...» — вспоминал Юрий Бахрушин. А художник Сергей Виноградов, хорошо знавший обоих, и вовсе называл Ивана «теленком с добрыми глазами».
Со своей молодой женой Маргаритой и детьми Михаил Морозов жил в собственном особняке с античными колоннами на углу Глазовского переулка и Смоленского бульвара. Старообрядческие иконы, развешенные на стенах особняка, соседствовали с полотнами Поля Гогена и Клода Моне, лучшие французские вина стояли на одном столе с необъятных размеров русским самоваром.
Большой, шумный, неуемный, с лучистыми близорукими глазами, Михаил был человеком разносторонним и увлекающимся. Он окончил Московский университет, мечтал заниматься наукой, писал статьи по истории, но потом страстно отдался собирательству. Каждый год Морозовы бывали в Париже, где у них имелась небольшая квартирка с горничной. Начинал Михаил осторожно — с барбизонцев, художников реалистического толка. Потом погрузился в увлекательный мир французского импрессионизма, привозил Дега, Ренуара, Моне, Мане. Обладая не только хорошим вкусом, но и «нюхом», первым познакомил Москву с картинами Гогена, Ван Гога, Боннара.
Каждое воскресенье, к двум часам дня — позднему завтраку, в его доме собирались художники, с которыми он водил дружбу — Серов, Коровин, Врубель, Архипов, Досекин, братья Васнецовы, — пообщаться и посмотреть на свежие приобретения хозяина. Ближайший приятель Михаила Абрамовича художник Сергей Виноградов вспоминал: «Ах, эти чудесные, незабываемые воскресные завтраки! Сколько переговорено самого настоящего, самого интересного за время этих завтраков... И тут беседы, тут споры, тут оценка всяких художественных произведений шла неумолчно». По всему дому разносился сладковатый аромат английского табака и первосортных сигар, рекой лилось розовое шампанское (классическое игристое днем пить не полагалось — считалось «не тонно»).
На этих завтраках часто бывал и Иван Морозов, а вот затащить туда третьего брата — Арсения — было невозможно. Младший Морозов — любитель охоты и собак — слыл человеком взбалмошным и несерьезным. На Воздвиженке он выстроил особняк в диковинном мавританско-португальском стиле, над которым потешалась вся Москва. Дом Арсения славился шикарными банкетами, говорили, что «гостей собиралось столько, что дамскому вееру негде было упасть». В отличие от старших братьев он картинами не увлекался. Говорил, что его странный дом переживет всех, а коллекции братьев забудут.
Михаил и Арсений мало интересовались семейными делами, и в конце концов заняться «ситцевым бизнесом» пришлось среднему брату — Ивану. Получив в Швейцарии диплом Высшей технической школы Цюриха, он вступил в управление родовой фирмой — Товариществом Тверской мануфактуры бумажных изделий. Несколько лет жил в Твери, бывая в Москве лишь наездами, налаживал производство, расширял круг сбыта и богател. Благодаря упорству и предприимчивости Ивана капитал семейного предприятия вырос в три раза. Тверская мануфактура выпускала двадцать семь видов различных текстильных изделий сорока девяти сортов. Морозовские ситцы пользовались большим спросом, продавались в Москве, на Нижегородской, Ирбитской и Урюпинской ярмарках, поставлялись в Среднюю Азию, Сибирь, Крым, на Кавказ. К тому же Морозовы имели вес в лесной и химической отраслях, банковской сфере.
В 1900 году Иван перебирается из Твери в Москву и обзаводится собственным домом. У вдовы родного дяди Давида Абрамовича Морозова покупает дворянскую усадьбу на Пречистенке — одну из немногих, которым посчастливилось уцелеть после пожара 1812 года, и оживляет ее зваными обедами, куда как по команде отправились приятели старшего брата — от Пречистенки до Смоленского пешком меньше получаса. Вряд ли Иван Абрамович «переманивал» литераторов, артистов и художников из салона Миши и Маргариты. Они сами тянулись к успешному капиталисту, привлекавшему к себе не только деньгами и винным погребом.
Вот как описывает Илья Остроухов «большой холостой обед у Ивана Абрамовича»: «Много интересных людей — милейший шестидесятилетний юноша Сорокоумовский, Садовский, Шаляпин, Васнецов... Прекрасный обед, свечи, вино, после обеда, так до полуночи, карты. В самой веселой компании. Я чуть ли не год не играл, на мое несчастье Иван Абрамович и Шаляпин влетают мне в страшно крупную сумму...»
Страстью к коллекционированию Михаил заразил и брата, тот начинает делать первые художественные приобретения: покупает русскую живопись, а с 1903 года — французских импрессионистов. В юности Иван мечтал стать художником. В гимназические годы их с братом учили рисованию гораздо серьезнее, чем полагалось в купеческих семьях. Сначала Михаил с Иваном занимались в художественной студии Николая Мартынова, затем года два раз в неделю к ним приходил Константин Коровин, в ту пору еще студент Училища живописи, ваяния и зодчества, живший в доме по соседству. Но если Миша забросил живопись рано, то Иван еще долго не расставался с мольбертом. «В Цюрихе каждую свободную минуту я брал свой ящик с красками и отправлялся в горы на этюды. Это лучшие мои воспоминания», — признавался он.
А между тем в Москве о Морозове-старшем продолжали говорить: «Картины, картины губят его...» Но как оказалось, погубили Михаила вовсе не картины. Махнув рукой на свою склонность к полноте, он пил и ел без ограничений, а на жену, пытавшуюся его образумить, топал ногами. В результате хроническое заболевание почек прогрессировало. После одного из пиршеств, где хозяин переел сырокопченого мяса, запивая его водкой, началось обострение воспалительного процесса. Спасти Морозова не удалось...
И хотя Михаил умер совсем молодым — на тридцать четвертом году жизни, в его коллекции оказалось немало подлинных жемчужин новейшей французской живописи: «Кабачок» Эдуарда Мане, «Поле маков» Клода Моне, «Пирога» Поля Гогена, «Море в Сент-Мари» Винсента Ван Гога. Михаилом был куплен и большой парадный портрет актрисы «Комеди Франсез» Жанны Самари кисти Ренуара.
Ранняя и неожиданная кончина брата потрясла Ивана, и он принял на себя заботу о его вдове и четырех детях.
Тридцатилетний безупречно элегантный миллионер слыл одним из самых завидных московских женихов, однако с женитьбой не спешил. Правда его часто видели в «Яре» — знаменитом ресторане на Петербургском шоссе, но едва ли кому-то приходило в голову, что именно здесь обитал предмет его страсти. А между тем так оно и было. В 1901 году Иван познакомился с хорошенькой шестнадцатилетней хористкой «Яра» Евдокией Кладовщиковой, которую все ласково называли Досей, и совершенно потерял голову. Спустя два года на свет появилась их дочь — Дося-младшая. Связь тщательно скрывалась. О ребенке было известно лишь самым близким, девочка росла в семье старшей замужней сестры Доси.
