Анастасия Меньшикова. Своя дорога
Олег из тех людей, которых нельзя до конца понять, проживи рядом хоть сто лет, нельзя предугадать его поступки, реакции.
В шесть утра Нафаня настоятельно потребовал вывести его на прогулку. У нашего йоркшира случаются подобные прихоти. Едва вышли из подъезда, подскочила девушка с фотоаппаратом:
— Я корреспондент журнала о собаках! Можно вас сфотографировать?
Мне бы насторожиться: с чего это сотруднику безобидного издания про домашних животных караулить возле дома ни свет ни заря? Но я вообще человек доверчивый, а тут еще и спросонья...
— Хорошо, — говорю, — конечно.
После того как журналистка сделала несколько снимков, я попросила ее перед публикацией позвонить в офис Олегу — прочитать сотрудникам текст, чтобы не допустить неточностей. Девушка с готовностью согласилась, а когда мы с Нафаней уже уходили, вдруг крикнула вдогонку:
— Правда, что вы с Меньшиковым разводитесь?
Я обернулась:
— Разве это имеет отношение к тематике вашего журнала?
Она невинно улыбнулась.
Придя домой, рассказала о ней Олегу, еще печалилась: «Неудобно получилось — кажется, я слишком резко ответила». Муж махнул рукой: не переживай. А на следующий день в одной желтой газете вышла статья, где была моя прямая речь: мол, да, с Меньшиковым разводимся, ему никто не нужен, и вообще все плохо в нашем королевстве. Описывая меня, корреспондентка даже подпустила нотку сострадания: одета-то Настя совсем простенько, бледненькая, с припухшими глазами и в изрядном подпитии. Между строк читалось: «А чего еще можно ожидать при такой ситуации в семье?..» Видимо, в шесть утра я должна была прогуливать собаку в боевом раскрасе и в вечернем платье. Что до «подпития», даже комментировать не стану.
Конечно, я расстроилась и в первую очередь подумала о маме: ей-то каково будет читать такое? Олег пришел в ярость — возмущался, грозился переломать нечистоплотным журналюгам пальцы.
Я понимаю: известные люди и члены их семей обречены на пристальное внимание, вокруг них всегда роятся слухи, порой самые нелепые, но должна же быть грань, за которую нельзя переступать?! Люди, которые сочиняют лживые оскорбительные заметки, хозяева изданий, где такое печатают, должны же хоть чего-нибудь бояться? Если не героев своих публикаций и того, что когда-нибудь им «переломают пальцы», то хотя бы укоров собственной совести, Бога наконец?
Наверное, я бы и дальше болезненно реагировала на подобную писанину, если бы мы с Олегом однажды не встретились в самолете с телеведущей Екатериной Андреевой. Катя рассказала, что любой информационный текст, не меняя в нем ни слова, она может подать как со знаком плюс, так и со знаком минус — с помощью пауз, интонаций, выражения глаз. Помню, подумала: «Так и я тоже на любую информацию могу реагировать как положительно, так и отрицательно! Написали бред, а я, вместо того чтобы расстроиться, копить обиду, посмеюсь и забуду».
Так сложилось, что дома у меня нет ни компьютера, ни Интернета. Не потому что оградила себя намеренно — просто не нужны. Без них комфортнее. И время, которое другие убивают в соцсетях, я трачу на книги. Читаю все подряд и в огромных количествах. Еще до школы к этому пристрастила старшая сестра, с тех пор не могу остановиться. Книги покупаю постоянно, а газеты никогда. Друзья и подруги, даже если им и попадется на глаза что-то гаденькое про меня или Олега, говорить нам не станут, поберегут. А мама? Конечно переживает, но виду никогда не подаст. Еще и меня поддержит, попытается перевести все в шутку. Или скажет: «Да пусть сочиняют — и ты, и Олег, и я ведь знаем, что это не так». У меня мировая мама, лучшая на свете — даже не знаю, за что такая удача.
Родители приехали на Таймырский полуостров в поселок Талнах в начале семидесятых из разных мест: мама — из Узбекистана, папа — из Чувашии. Совсем молодыми, обоим — чуть за двадцать. Хотели подзаработать и вернуться домой, но встретились, поженились и остались там на долгие годы. Отец служил начальником пожарной охраны, мама — воспитателем в детском саду, а потом, когда на свет один за другим стали появляться сыночки и дочки — нас пятеро, я четвертая, предпоследняя, — бралась за все, чтобы помочь мужу прокормить большую семью. Наверняка им было трудно, но мы, дети, не чувствовали себя обделенными. Я, например, донашивала вещи старших сестер и никогда по этому поводу не комплексовала. Тем более что и новые платья, кофты, туфли мне тоже покупали. Не помню, чтобы мама нас за что-то наказывала. Однажды я решила сшить кукле платье. Достала мамину парадную юбку из шелка в крупную складку и вырезала большой кусок. Казалось, что под складками дырку не будет видно. Через какое-то время, собираясь в гости, мама решила юбку погладить... Конечно отругала, но не сильно.
Изыски на столе появлялись редко, но мама и из самых простых продуктов могла приготовить необыкновенную вкуснятину. Научила и нас с сестрами. У каждой была своя специализация, я отвечала за супы. Получалось, без ложной скромности, неплохо, и Олегу, когда мы поженились, очень нравилось. Была только одна проблема: готовить на двоих я не умела — рука помалу не брала. В результате образовывалась огромная кастрюля борща, остатки которого на третий-четвертый день приходилось выливать. Расстраивалась, начинала выговаривать:
— Олег, ну для кого я это готовила?
— Очень вкусно, честное слово, но это же на роту солдат!
Потом как-то приноровилась: купила небольшие кастрюльки, сковородки. Но сейчас и ими пользуюсь лишь изредка. Завтракаем кашами, ужинаем салатами и сыром, который Олег очень любит. А печь пироги и ватрушки мне запрещено раз и навсегда: по мнению Олега, один пирожок прибавляет два килограмма лишнего веса. Впрочем, бывая в гостях у тещи, которая потрясающе печет, он забывает про ужасную перспективу — не может удержаться.
Не устаю поражаться, как в моей маленькой — рост метр пятьдесят три — маме умещается столько любви, добра и силы. Когда мы были детьми, она, несмотря на дикую загруженность, к каждому из нас находила особый подход и выкраивала время, чтобы приласкать, поговорить по душам, вложить в головы важные вещи. Я со школьных лет усвоила, что главное — не найти своего мужчину или женщину, а найти себя. Что в семейной жизни, в дружбе можно подстраиваться, но ни в коем случае нельзя идти против собственной личности, ломать себя даже в угоду очень любимому и дорогому человеку.
О том, почему родители развелись, рассказывать не стану — это не моя история. Но мы никогда не слышали от мамы ни одного дурного слова об отце, а если кто-то из детей, жалея ее, пытался его упрекнуть, в ответ звучало: «Не нужно так. Это ваш папа и останется им до конца дней. И он любит вас».
Несколько лет назад мама переехала в Москву, живет в Куркино. Каждые выходные мы все собираемся у нее на воскресный обед. Недавно посчитали: семья разрослась до шестнадцати человек. Братья женаты, сестры замужем, у всех дети. У отца, который живет в Чувашии с новой семьей, тоже бываем, правда нечасто. Не из-за того, что нас там плохо принимают, — вовсе нет! — из-за расстояния.
Какую выберу профессию, я знала с раннего детства. Если спрашивали:
— А кем ты, девочка, будешь, когда вырастешь? — отвечала без запинки:
— Артистком!
Не скажу, что к окончанию школы решимости поубавилось, но поняла, что осуществить мечту будет не так-то просто. Помогла одноклассница, бросившая однажды: «Ничего у тебя не выйдет! Поедешь в свою Москву, не поступишь, вернешься обратно и будешь здесь жить!» Спорить не стала, но подумала: «Нет, здесь провести свою жизнь точно не хочу!» Москва с ее бешеным ритмом и толпами народу, вступительные экзамены — все это, конечно, пугало. Но еще больше — перспектива остаться в Талнахе.
Документы подала почти во все театральные вузы, но уже после первого тура в ГИТИСе поняла: это мое. Мастером у меня был Александр Викторович Збруев. Учиться нравилось, отношения с однокурсниками сложились прекрасные: никакой зависти, нездорового соперничества, злых подколок. Хотя имелись причины меня подкалывать. Я была по-настоящему толстой, но уже ко второму курсу «схуднула» без всяких усилий — благодаря отлучению от маминой кухни и бешеному темпу жизни.
Жили мы со старшей сестрой Танюшкой, студенткой факультета журналистики, в съемной квартире на Каширке. Нужно было платить за аренду, во что-то одеваться, что-то есть. Мама, продолжая работать в нескольких местах, каждый месяц присылала немного денег — сколько могла, ведь ей еще нужно было растить нашего младшего брата. Танюшка параллельно с учебой сотрудничала с разными изданиями, я с однокурсниками (спасибо Александру Викторовичу!) участвовала в массовках. Еще работала официанткой. Отшагаешь за смену километров двадцать с тяжеленными подносами, доберешься до дома и уснуть не можешь — так болят руки-ноги. Зато свободный график, да и на кухне всегда покормят. Понятно, что при таком режиме было не до романов, хотя некоторые сокурсники и пытались ухаживать. Девчонки подтрунивали: «Число воздыхателей Анастасии растет с каждым потерянным килограммом!»
Четырнадцатого февраля 2002 года весь второй курс мастерской Збруева будто сошел с ума: валентинки, тайные подарки с последующим разоблачением дарителя, жаркие споры, где и как отметить День влюбленных. Смотрела и думала: «Елки-метелки! Ну полный же бред!» Когда, закончив занятие, наш педагог Галина Валерьевна Дубовская обратилась к аудитории: «Кто хочет пойти сегодня на концерт Жванецкого? Есть лишний билет!» — желающих, понятно, не нашлось. Какой Жванецкий в День влюбленных?! Я участвовать в вечеринке не собиралась, а перспектива сидеть дома в одиночестве (Таня была занята) не радовала. Шагнула вперед:
— Давайте я пойду.
— Ближе к вечеру подскочишь ко мне в офис. Это «Театральное товарищество 814», записывай адрес.
Приезжаю, смотрю: в холле по всем стенам развешаны фотографии Олега Меньшикова. Тут Меньшиков, там Меньшиков — и смотрит так пристально, изучающе. «Не-е, — думаю, — как-то не нравится мне все это. Надо линять». Но появляется Галина Валерьевна: «Пойдем, дам билет».
Вхожу в большую комнату, а там Меньшиков собственной персоной. Дубовская куда-то улетела, я присела на край стула, пристроив на коленях рюкзачок и подаренный в институте на День святого Валентина букет белых роз. Сижу, делая вид, что совершенно спокойна и внутри ничего не екает. Будто в свое время на «Сибирском цирюльнике» не рыдала как ненормальная. Через пару минут, чтобы нарушить неприлично затянувшуюся паузу, спрашиваю:
— Вы тоже с нами на концерт идете?
— Вообще-то это вы с нами идете, — серьезно, без тени улыбки отвечает Меньшиков.
По пути к Залу Чайковского, где выступал Жванецкий, к нам присоединились Марат Башаров с женой Лизой, еще кто-то. Расселись по местам. Кресло Меньшикова оказалось прямо перед моим. Из всего выступления сатирика помню первую фразу: «Свет в конце тоннеля есть, но тоннель что-то не кончается...» Дальше ничего не слышала, потому что Меньшиков начал есть мои розы. Повернется со словами «Ой, какие вкусные цветочки!», оторвет пару лепестков — и в рот. С совершенно невозмутимым видом, только в глазах — бесенята. Нравится ему мое состояние, что сижу как истукан, молчу и ресницами хлопаю! К концу вечера от букета остались лишь стебли и листья.
Когда вышли в фойе, Меньшиков предложил всей компанией где-нибудь посидеть. Я, все еще пребывая в прострации от поедания роз, стала отказываться:
— Мне нужно домой.
— Если действительно спешите, то идите, — сказал Олег, — а если просто стесняетесь, то это глупо.
И я вместе со всеми поехала в ресторан на Кузнецком Мосту. Оказавшись впервые в таком пафосном месте, да еще в компании САМОГО Меньшикова, не знала, куда себя деть: сидела сложив ручки на коленях, от предложений что-то заказать, попробовать категорически отказывалась. Боялась взять не тот нож, не так повернуть голову, сказать глупость...