Сюжет для небольшого романа
«Лев Толстой очень любил детей…» — так начинается десяток «литературных анекдотов» великого насмешника Даниила Хармса. А вот судебную власть гений русской литературы жаловал не очень. Что, впрочем, не мешало ему регулярно заимствовать сюжеты из судебной практики…
Пореформенный российский суд сразу же, с первых дней своего существования, оказался в центре общественного внимания. Нынешним прокурорам и адвокатам может только сниться в сладких снах тот колоссальный интерес, который окружал деятельность их коллег полтора столетия назад: газеты печатали подробные, практически стенографические отчёты о судебных заседаниях, публика ломилась даже на заурядные, второстепенные процессы. Выступления судебных ораторов, как мэтров, так и начинающих свою карьеру товарищей прокуроров окружных судов и юных помощников присяжных поверенных, подолгу обсуждались в светских гостиных, университетских читальнях и в торговых рядах.
Литература также не обошла своим вниманием залы судебных заседаний: Достоевский и Толстой, Щедрин и Чехов, Короленко и Гиляровский, десятки литераторов «второго ряда» посвящали сотни страниц новому суду. О нём писали не всегда благосклонно: к примеру, подозрительному Фёдору Михайловичу виделась в адвокатуре «какая-то юная школа изворотливости ума и засушения сердца, школа извращения всякого здорового чувства по мере надобности, школа всевозможных посягновений, бесстрашных и безнаказанных, постоянная и неустанная, по мере спроса и требования, и возведённая в какой-то принцип, а с нашей непривычки и в какую-то доблесть, которой все аплодируют».
Завязка
Лев Николаевич Толстой также относился к ведомству богини Фемиды настороженно: бывшему студенту юридического факультета Казанского университета виделась в нём механическая, казённая, лишённая живого человеческого (и, самое главное, христианского) начала, мёртвая Справедливость. Тем не менее интерес его к практической юриспруденции был неизменно велик, и рассказы его друзей-юристов — Николая Давыдова и Анатолия Кони — нередко становились основой литературных произведений. Достаточно вспомнить пьесы «Живой труп» и «Власть тьмы», сюжеты которых подсказаны судебной практикой.
Самое подробное изображение Толстым судебного заседания мы встречаем в романе «Воскресение», писавшемся в течение 10 лет и впервые увидевшем свет в 1899 году. В центре его — трагическая история Катюши Масловой, проститутки, обвинённой в попытке отравить клиента с целью ограбления, и князя Дмитрия Нехлюдова, утончённого эгоиста, оказавшегося на процессе в числе присяжных заседателей и узнавшего в подсудимой соблазнённую им десятью годами ранее женщину. Осознание своей вины, очевидная несправедливость суда (в результате судебной ошибки невиновную Маслову приговорили к каторге), постепенно растущее отвращение к своей прошлой жизни приводят князя к решению связать свою судьбу с судьбой Катюши. История, которая сегодня может показаться совершенно невероятной, написанной не слишком талантливым сценаристом для «проходного» сериала, произошла в действительности…
Хорошо известно, что сюжет подсказал Толстому Анатолий Фёдорович Кони, судья, общественный деятель и литератор. Он подробно описал историю эстонки Розалии Онни, обитательницы одного из столичных борделей низшего разбора, которая в первой половине 1870-х годов была судима за кражу у пьяного гостя 100 рублей. «На суд предстала молодая ещё девушка с сиплым от пьянства и других последствий своей жизни голосом, с едва заметными следами былой миловидности и с циническою откровенностью на всем доступных устах». Тогда к недавно ставшему прокурором окружного суда Кони явился молодой человек, явственно принадлежавший к «хорошему обществу», и, волнуясь, стал просить его посодействовать в устроении бракосочетания с осуждённой (Онни дали четыре месяца тюрьмы): «Я прошу её руки и надеюсь, что она примет моё предложение, так что