«Перемолотый край, где сопки нетронуты, а долины истерзаны»
В заголовок вынесены слова, сказанные о Колыме в одном из интервью, взятом Святославом Тимченко, знаковой фигурой для этих северных мест. Его журналистскому перу принадлежит первое расследование деятельности Дальлага на Колыме, за которое он был удостоен престижной премии «Золотое перо». Церемония прошла 30 марта 2007 года, а 24 июня Святослава Владимировича не стало.
Как желание восстановить историю семьи привело к историческому расследованию? Как персонажи прозы Шаламова и поэзии Маяковского обрели черты конкретных людей, отбывавших наказание на колымской земле? Что значит хранить «фрачник» — символ журналистского мастерства, который по наследству перешёл от отца к дочери? Об этом — наша беседа с Инной Святославовной Тимченко, тоже журналистом, преподавателем высшей школы.
— Как ваша семья оказалась на Колыме?
— В 1980 году мы переехали из Ленинграда в Синегорье. Это был молодой посёлок гидростроителей Колымской ГЭС в Магаданской области. Маму распределили туда после факультета гидроэнергетики ленинградского Политеха. Будучи выпускником ленинградского журфака, папа попал на работу в производственную многотиражку «Синегорье», где несколько лет освещал стройку Колымской ГЭС. В 1985 году мы переехали в райцентр Ягодное, где в годы репрессий находилось управление приисками Дальлага. Папа стал заместителем редактора районной газеты «Северная правда».
— Как вы впервые узнали о том, что папа расследует прошлое Колымы?
— Наш первый разговор на эту тему состоялся в родительский день в пионерском лагере недалеко от прииска Стан-Утиный Спорнинского района. Мне было 12 лет. В отличие от детей он сразу понял, что пионерский лагерь наспех соорудили на месте трудового. Спальные корпуса возвели новые, но приметы того времени остались — вышка охраны, карцер, баня. Обращала на себя внимание и столовая: вдоль продолговатых деревянных столов по обе стороны тянулись длинные армейские лавки, на которых умещался целый отряд.
Папа повёл меня на экскурсию по лагерю, показал в кустах остатки колючей проволоки. Вскоре мне стало очевидно, откуда взялись кости, которыми нас пугали мальчишки из отряда по ночам.
С того момента я стала понимать, чем занимается мой папа в газете, и стала ему помогать.
Папа рассылал письма бывшим узникам ГУЛАГа, и некоторые из них прилетали на Колыму, чтобы лично показать журналистам остатки лагерей. Мы жили в однокомнатной квартире, папа брал интервью у своих гостей дома, и я невольно всё слышала, впитывала. Однажды мы пошли с ним за грибами в колымскую тайгу и наткнулись на берцовые кости. Папа сказал: «Сфотографируй их глазами». Хотел, чтобы я запомнила этот момент и рассказывала своим будущим детям.
— Вы были маленькой, когда узнали слово «репрессии». Как это отразилось на вас, на ваших взглядах?
— Для меня эта тема стала естественной, чуть ли не повседневной. Это была другая сторона медали той Колымы, которую мы полюбили, прожив там много лет. Я понимала, что, расследуя тему репрессий, папа отдаёт дань исторической памяти и делает то, что надо обязательно делать, — возвращает истории имена невинно осуждённых и забытых людей, чья жизнь так и не была оплакана. Так же, как не был признан их огромный вклад в экономику страны.
Однако, несмотря на период гласности, не для всех эта тема перестала быть табуированной. Пример — конкурс чтецов в старшей школе. Шёл 1991 год. Северный поэт Анатолий Жигулин подарил папе книгу. Отцу очень понравилось стихотворение о бурундуке, которого поймали старатели и выходили в бараке («Надо номер ему на спину. // Он ведь тоже у нас — зека!»). Папа предложил мне выучить его для конкурса чтецов. Все одноклассники читали Пушкина и Лермонтова. А я… Анатолия Жигулина. Про бурундука, которому «надо номер на спину». Когда я дочитала, воцарилась неловкая тишина. Никто не хлопал. Учителя растерянно моргали глазами.